'Вас-то мне только и нужно!.. Теперь самое время!' - и он смело переступил порог магазина.
Приличные ярославские бородки, в чистых полотняных фартуках, суетились около покупателей и, по- видимому, все были заняты. Вересов стоял в недоумении, не зная как и к кому обратиться, и что спросить. Он почувствовал величайшее смущение, а глаза между тем разбегались на тысячу предметов, но как нарочно попадались все неподходящие вещи: банки с какими-то соями, сиропы, консервы с фруктами, а он искал какой-нибудь колбасы или сыру.
'Где же они, где же? Ведь, кажись, тут им где-нибудь надо быть! - думал он, растерянный и смущенный, тщетно перебегая глазами от одного предмета к другому. - И как это я давеча проглядел!.. Надо было раньше хорошенько высмотреть место! О, проклятые!'
- Вам что надо? - громко и без особенной церемонии подошел к нему приказчик, подозрительно оглядывая его жалкую фигуру и плохое пальтишко.
- Мне... мне...
Вересов чувствовал, что голос у него застрял как-то в горле, сдавленный мокротой и сухостью во рту, так что трудно было издавать звуки и выговаривать слова.
- Мне... фунт сыру отрежьте, - проговорил он наконец.
- Голландского, али швейцарского?
- Швейцарского, пожалуй.
- Сейчас будет готово.
И приказчик побежал в другое отделение за сыром.
'О, черт возьми! Я не туда попал!.. Надо было в то отделение пройти!' с досадой подумал Вересов, и вдруг - золотая надежда! - он увидел в двух шагах от себя кольцо колбасы, тщательно завернутой в тончайший лист серебрившейся фольги.
'Ее... ее-то и тащить! - мелькнуло в его голове. - Скорее тащить, пока не замечают!'
Он пытливо и тревожно посмотрел во все стороны, быстро обернулся на приказчиков и покупателей: 'Хорошо!.. Не видят!' - и робко протянул к заветному куску свою дрожащую руку.
Но... страшное дело!.. Кровь прихлынула к голове, и в глазах замутило. 'Вор!' - с презрительным укором и даже насмешливо шепнул ему какой-то внутренний, тайный голос, и он торопливо отдернул свою руку.
А голод не дремлет. Напротив, при виде колбасы еще сильнее разыгрывается.
'Да, вор! Голодный вор! - поперечил он в ответ этому насмешливому и укоряющему голосу. - Что же это я? Чего я испугался? Минута - и все кончено! Упустил минуту - и пропало... Скорей, скорей!..'
И снова рука протянута к колбасе, а глаза, не глядя на нее, следят за малейшим движением остальных людей, находящихся в лавке. Вот уже пальцы до нее коснулись, а сердце стукает и колотится и во рту что-то горькое, липкое... Проклятая рука! дрожит, трясется!.. Чувствуешь его концами пальцев, а поймать не можешь, словно бы этот кусок зачарован, словно бы он ускользает из-под руки. Что за дьявольщина!.. А!.. Наконец-то!.. Вот он!.. Вот он уже в руке!.. Скорей его прятать! Скорее! Да где же это карман?!
'Где же он, в самом деле? Затерялся или черт шутит надо мною?!' думает Вересов, шаря у себя по пальтишку и от волнения да от дрожи никак не успевая нащупать карман свой. Вот, кажись, как будто и чувствуешь его, а рука не попадает: не может, положительно не может попасть в него.
Тяжела бывает человеку первая кража!
А между тем показывается приказчик с куском сыру на листе бумаги.
'Попался! - с отчаянием думает голодный. Всему конец! Попался!.. Скрутят руки... полиция... тюрьма... Вор... мазурик... А срам-то, позор-то какой!.. Господи!..'
Приказчик подошел к нему в эту самую минуту - и колбаса, как была, так и осталась в руке.
- Что, вам, может, эту колбасу желательно? - с ухмылкой обращается он к Вересову, еще подозрительней прежнего оглядывая его наружность.
'А!.. Есть спасение!' - мелькнуло в сознании неудачного вора, который за миг перед этим почти был готов лишиться чувств или во всем признаться.
- Да... я хотел бы... - пробормотал он в смущении... - А что цена ей?
- Цена рупь двадцать пять копеек, - равнодушно отвечал приказчик, не спуская с него глаз.
- Ох, нет, это больно дорого! - еще смущеннее пробормотал Вересов и положил колбасу на прежнее место. Он был необыкновенно рад в эту минуту, что наконец-то успел положить ее - рад потому, что нравственное чувство, шептавшее ему 'вор!', хоть немножко успокоилось, затихло.
- Н-да-с, этта точно, что дорого - всякой вещии своя цена-с! усмехнулся ярославец. - А вот-с за фунтик сыру прикажите получить сорок пять кипеечек серебрицом-с!
Вересова, как обухом, по лбу ошарашило. Он забыл и не сообразил, что ему предстоит еще это милое положение. Окончательно растерявшись, стоял он перед приказчиком и бессмысленно хлопал на него глазами. Тот повторил свое требование: 'Сорок пять-с кипеек!'
Вересов вздрогнул и как бы очнулся.
- Деньги... Ах, да! деньги! - пробормотал он и полез шарить по своим карманам. - Деньги... сейчас- сейчас!.. сорок пять, вы говорите?.. Сию минуту-с... Ах, боже мой, да где же это они?! Что же это значит?..
Он перекладывал руку из одного кармана в другой, а из этого в прежний перекладывал, шарил и бормотал себе под нос, и с каждым мигом, с каждым словом смущение его все росло и росло, потому что ярославец, словно бы грозный призрак, неотступно стоял перед ним с куском сыру и неотводно следил за малейшим его движением, с самой ехидной, насмешливой улыбкой. Остальные приказчики и несколько покупателей тоже обратили на них свое внимание и с праздным любопытством наблюдали за этой интересной сценой. Вересов не видел, но чувствовал на себе их взоры.
- У вас кармашки-то, видно, с дырой - с изъянцем? - заметил ярославец, не скрывая самой наглой, самой обидной иронии.
- А?.. Что вы говорите?.. С дырой?.. Нет, но представьте себе!.. Что же это значит?.. Вот положение-то!.. Ах, батюшки! - бормотал Вересов, не зная, куда деваться от стыда и не смея глаз поднять. - Ну, так и есть, - верно, дома... Извините, пожалуйста...
- То-то, что дома!.. А еще колбасу торгуешь... Ах, ты, мазура-мазура оголтелая! Стащить хотел! В полицию бы тебя, каналью!.. Проваливай-ка вон! Проваливай! Много вас тут таких-то шатается! Взашеи вашего брата!
И он, без церемонии, толкая в шею и в плечи, перевернул его раза два и вышвырнул за дверь магазина.
Снова очутился Вересов на улице. Минут пять он не мог опомниться и прийти в себя. Жгучее чувство стыда, сознание позора, перенесенного при посторонних людях, сознание людского бессердечия, досада и злость, и голодная тоска - все это наплыло на него разом и душило, душило под собою.
'Оскорбили, надругались и вытолкали в шею - за что? За то, что думал украсть? Да разве я украл? Нет, за то, что я голоден, за то, что мне жрать нечего, а они сыты... за то, что я хотел украсть без права, а они обкрадывают с правом... Честная торговля... по праву сытого... По праву подлости... О, подлость - это великое право! Самое сильное право!.. Нет сильнее его!' - думал Вересов, словно пьяный, шагая по улице, с сжатыми кулаками и скулами.
Но как ни горько и больно было у него на душе, а голод пересиливал всякое нравственное чувство. Видит он, на углу саечник стоит, и около его лотка два извозчика печеными яйцами лакомятся.
С великою завистью и даже ненавистью как-то оглядывал их Вересов и в раздумьи остановился неподалеку. Он нацеливался - нельзя ли как-нибудь стащить с лотка сайку. 'Уж теперь-то я буду смелее! Не таким дураком, как сейчас...' - думает он, и косит на лоток: то поближе к нему подойдет, то остановится - но нет!.. Все еще не выпадает ему удобная минута!
- Поглядь-ко, паря, что это малый все тутотки вертится, часом, гляди, може и стащить что горазд, - заметил саечнику один из извозчиков, указывая пальцем на Вересова, подходцы и взгляды которого действительно заключали в себе нечто подозрительное.
- Намеднись, вечером, у меня тоже девчонка одна - махонькая совсем калач было стащила, - отозвался саечник, - только отвернулся, а она и стащила, тоже вот так-то все вокруг да около шнырила. Ну, вот этта, стащила и бежать! Я за ней! Нагнал да сгребал под себя, и ну - колушматить: 'Знай, мол, напредки, как чужое добро воровать! Воруй, мол, свое, коли охота есть!' Ну, и наклал же я ей по загривку! Так что ж бы ты
