своем безысходным положении и о необходимости умереть заволоклась в ее голове каким-то туманом. Она как будто потеряла нить этих мыслей, как будто они исчезли куда-то, испарились подобно туманному облачку; от Маши вдруг ушло куда-то и ее настоящее, и ее прошлое, а сама она безучастно и безотносительно глядела по ту сторону, на неизвестного человека, словно бы ей и делать больше нечего. Случается, что именно такие бездумные, бесчувственные, рассеянные минуты откуда-то вдруг слетают на человека среди самого беспредельного отчаяния и горя. Душа человеческая, словно бы от сильной усталости, возбужденной этим отчаянием, возьмет вдруг да и закоченеет, замрет, застынет совсем на несколько минут в таком рассеянном и ко всему безучастном положении. Нет в ней ни намека мысли и намека чувства, нет даже во всем организме ощущения какого-либо. Стоит Маша и смотрит на человека, а для чего стоит и зачем смотрит - про то и сама не ведает. Но вот он снова поволок ноги в свою барочную конуру. 'Верно, больной, - подумала Маша, и с этой мыслью словно очнулась. - Что же теперь остается?.. Умереть - духу не хватило... жить - тоже не хватает решимости...'
Она тихо побрела вдоль по замерзлой реке - туда, где чернелась, как темный зев, арка Обуховского моста. Вошла в эту арку и остановилась, осматривается - темно, сверху дробный топот копыт раздается глухо, и невольно кажется, будто от этого топота и гула сейчас обрушится арка, - но арка крепка и стоит нерушимо уже многие десятки годов. В темноте ничего не видно под мостом.
'Остаться разве здесь? - подумала Маша. - Здесь все же спокойнее... отсюда не выгонят, не увидят... Говорят, что иные ночуют под мостами'.
И она уже думала было где бы поудобнее приютиться у гранитной стенки, а ветер, с двух сторон врываясь в узкое пространство арки, свистел и выл под сводом, с какой-то дикой, словно б одушевленной силой, и невольно наводил страх на молодую девушку.
Опустилась Маша на лед, подле кучи свезенных сюда уличных сколков мерзлой грязи и снегу, и вдруг рука ее уперлась в какую-то шерсть. Маша быстро вскочила на ноги и с отвращением выбежала вон из-под арки. Сердце ее быстро екало, и колени дрожали от ужаса. Это была какая-то дохлая падаль, но девушке почудилось, будто она ухватилась за волосы человеческого трупа. Ей сделалось страшно - страшно быть одной, и потому она торопилась убежать из этого места, и снова очутилась недалеко от полуразрушенной барки.
'Там, верно, люди есть, - подумала она, глядя на притворенную дверь каюты, - там можно приютиться. Пойду к ним! Может, не выгонят... упрошу Христа ради'.
Эта мысль, давшая слабую надежду на приют и спокойствие, немного ободрила девушку, которая несмело переступила порог каюты, но вместо человеческого голоса услыхала одно только глухое ворчанье.
Все тихо, а людей как будто совсем незаметно. 'Что же это такое?! - И Маша в недоумении остановилась у порога. - Где же человек-то? Ушел он, что ли?.. Одна собака только... Господи! Все же это легче: не одна хоть буду... все же есть живое существо...'
Прислушалась - чу! - кроме рычанья собаки еще чье-то дыханье слышно ровное, сонное дыханье.
'Это верно такой же несчастный бездомник, как я! - подумала девушка, все еще прислушиваясь к дыханию. - Верно, и ему нет иного места на свете, кроме заброшенной барки...'
'Стало быть, не одна я на свете... стало быть, и еще есть такие же... Может, и много их так-то шатаются, да живут же ведь и в голоде, и в холоде, а не думают о смерти'.
Так думала Маша, и эта мысль, нежданно-негаданно, произвела на нее совсем особенное впечатление: она как будто несколько довольна и эгоистически рада была, что не одна она такая на свете, что есть кроме нее и другие, которые, может быть, столько же, а может, еще и больше терпят да мучатся - и ей как будто несколько спокойнее стало вдруг на душе от этого далеко не веселого ожидания.
'Вот спит же себе человек, стало быть, если уж больше негде, так можно и здесь приютиться, - подумала вслед за тем Маша. Обстоялась она несколько времени, и чувствует, что в каюте не так холодно, как на улице и, особенно, как среди Фонтанки, да и ветер не продувает, и как будто спокойнее, чем невесть где по городу шататься. Она, почти до изнеможения, чувствовала страшную усталость, при которой, после полного сознания о недостатке решимости на самоубийство, ее пугала мысль бесприютного шатания по улицам, вплоть до рассвета, где ни сесть, ни простоять сколько бы самой хотелось, на одном и том же месте, нет никакой возможности: придут и сдвинут, а не то люди вокруг соберутся, станут удивленно глазеть на тебя, да допытывать, зачем стоишь, мол, так долго, да как да почему, да отчего именно с места не двигаешься?
'Чем там шататься, так лучше здесь отдохнуть, - решила Маша, выискивая себе место в противоположном углу от Вересова. - Не выгонит же он меня отсюда... А и выгонит, так все-таки, хоть сколько-нибудь отдохнуть успею... Да зачем ему гнать! Ведь барка столько же и моя, сколько и его: барка общая'.
И, успокоенная таким решением, девушка плотнее закутала голову и грудь своим широким платком, покрепче запахнула бурнусишко и села, прижавшись к стене, в темный угол.
Вскоре и ее охватил не то что сон, а какое-то легкое, тонкое забытье скорее даже оцепенение, при котором, как будто и спишь, и в то же время смутно окружающую действительность слышишь.
* * *
Был первый час в начале, когда проснулся Вересов от холода, который начал пробирать его члены. Спал он около трех часов, и этот сон, не подкрепляя, только хуже еще разломил ему все тело. Открывши глаза, он заметил в каюте какой-то зеленоватый полусвет, допускающий различать, хотя и смутно, окружающие предметы. По небу носились клочками беловатые тучки, разорванные ветром из одной сплошной массы, покрывавшей горизонт уже несколько суток. В вышине стояла полная луна, и несколько зеленовато-серебристых лучей ее пробились в два барочных оконца и двумя туманными полосами косвенно пронизывали темноту каютки. Одна из этих полос западала в противоположный угол и неровными пятнами ложилась на лицо и местами на скорчившуюся фигурку Маши.
Вересов начал вглядываться и с полуиспугом, с полуизумлением заметил сперва чье-то лицо, тускло озаренное луною, а потом и всю эту фигурку. Подумал было он, будто это во сне ему грезится, но тут же убедился, что не спит, и что в действительности в том углу есть кто-то.
- Кто тут? - громко окликнул Вересов.
Девушка вздрогнула, раскрыла глаза и пристально стала глядеть на своего соночлежника, но с места не двигалась.
- Кто тут? - еще громче и с некоторым беспокойством повторил последний, подымаясь на ноги.
Маша робко встала и торопливо направилась к дверке, как вдруг тот ухватил ее за рукав и пристально стал всматриваться в лицо.
- Я уйду... я сейчас уйду... - прошептала Маша, испуганная его неожиданным прикосновением.
- Да я не гоню... Разве я гоню тебя? - возразил Вересов. - Я только спросил, кто ты?
Девушка без ответа опустила голову: она не знала, уйти ли ей, или остаться - и пока в нерешительности стояла на одном месте.
- Ты одна была здесь? - спросил Вересов, который боялся, чтобы какой-нибудь новый обитатель покинутой барки не выжил его из этого логовища.
- Одна, - прошептала смущенная девушка.
- Зачем ты здесь была?
Ответа не последовало.
- Что тебе здесь надо было? Зачем ты была здесь? - повторил все еще опасавшийся бездомник, которому не хотелось расставаться с последним своим убежищем.
- Да когда деваться больше некуда... Надо же куда-нибудь! - возразила девушка.
Вересов успокоился.
- Так ты... все равно, как и я... Обоим нам некуда, - проговорил он кротко, опуская ее рукав. - Оставайся... Куда ж идти-то?.. Зла я тебе никакого не сделаю... Оставайся себе - места хватит...
Маша еще с минуту постояла раздумчиво и вернулась на прежнее место. Вересов тоже улегся подле собаки, и долго, из своей темноты, смотрел на девушку пристальными глазами. Она по-прежнему свернулась в комочек, скорчилась, закутавшись в бурнусишко, и сидела в углу, плотнее прижавшись к промерзлой стенке.
Оба молчали, и это молчание длилось довольно долго. Слышно было только их дыхание да порою слабые щенячьи взвизгивания. А Вересов все еще не спускал с нее взоров. Холод пробирал Машу,
