однажды и уразумевший печальную суть грядущей развязки, сам теперь очень хорошо понимал, какого рода объяснение предстоит ему.
Княгиня во все время его отсутствия пребывала в своей молельной и горячо молилась об успешном окончании дела.
XVII
'НЫНЕ ОТПУЩАЕШИ, ВЛАДЫКО!..'
- Вам кого? Хозяина? - осведомилась Христина, впустив в переднюю обоих приехавших. - Как сказать-то об вас?
- Шадурский, князь Шадурский, - вразумительно передал ей Полиевкт Харлампиевич.
Чухонка неторопливо ушла в смежную комнату и доложила как было приказано.
- Кто такой? - поморщась и словно бы не расслышав сразу, переспросил Морденко, и нарочно таким голосом, чтобы в прихожей могли его слышать.
Та повторила фамилию.
- Шадурский? Пускай подождет там!.. Попроси подождать.
И Морденко неторопливо зашлепал туфлями по своей спальне. Это был первый эффект, которым он предполагал встретить своего врага - и эффект удался как нельзя лучше. Князь слышал от слова до слова - и побагровел: его передернуло от столь неожиданного приема; тем не менее стал снимать шубу, которую Хлебонасущенский помог ему повесить на гвоздик, вслед за тем сам немедленно же удалился на лестницу.
Дмитрий Платонович вступил в комнату, служившую приемной. В нос его неприятно шибанул затхлый запах кладовой, наполненной гниющей рухлядью, запах, неисходно царствовавший в берлоге старого скряги. Но впечатление вышло еще неприятнее, когда приехавший осмотрелся: пыль, паутина, убожество, бьющее на каждом шагу, закоптелые печь и стены с потолком, тусклые окна, подернувшиеся радужным налетом, поленья, сложенные у печи, попугай в углу и мертвый, безносый голубь - все это показалось Шадурскому чем-то диким, почти ужасающим и наводящим тоскливое уныние. Он не знал, куда деться, куда обернуться и только изумленно перебегал глазами от одного предмета к другому. Ему уже становилось неловко: он все один, все ждет, а Морденко не выходит. Он был поражен, потому что ожидал не такой обстановки и не такой встречи.
А Морденко меж тем нарочно медлил выходить и копошился в своей спальне, чтобы подольше заставить подождать Шадурского.
'Что, ваше сиятельство? Просить приехали? Ну, так и постойте-ка там у меня просителем! - злобно ухмылялся он. - Когда-то вы меня по часам заставляли ожидать, а теперь я вас... А теперь я вас!.. Так-то-с! Слава долготерпению твоему, слава!'
Наконец, вдосталь насладившись этим эффектом, Осип Захарович решил, что пора приступить ко второму акту своей комедии.
Шадурский прождал уже более десяти минут и начинал терять терпение, находясь в самом затруднительном положении, потому что решительно не знал, как ему быть теперь: ждать ли дольше, уйти ли отсюда или решиться на более настойчивый вызов к себе хозяина этой берлоги! - как вдруг неторопливо, спокойно растворилась дверь и в ней вырисовалась суровая фигура сухощавого старика.
Он шел прямо на Шадурского, тихо, спокойно, склонив немного набок свою голову и неотводно вперив в него стеклянные глаза. Ни один мускул лица его не дрогнул - это лицо отлилось в выражение совершенно холодного, сухого и несколько сурового спокойствия.
Дмитрий Платонович оторопел и немножко попятился.
- Чем могу служить? - спокойно произнес Морденко свою обычную фразу и обычным же глухим, безвыразительным голосом, остановясь в двух шагах от заклятого врага.
- Я... я приехал по делу о взыскании, - смешался Шадурский, чувствуя на себе магнетизацию этих неподвижно-стеклянных взоров.
- Ну-с? - тем же тоном понукнул Морденко.
- Вы скупили все наши векселя и представили их...
- Скупил и представил.
- Но ведь это губит нас...
- Губит, - вполне согласился и даже подтвердил Осип Захарович.
- Но, вспомните, вы же сами прежде говорили моему управляющему, что не желаете делать мне зла, что вы все это скупали с доброю для меня целью...
- А вы этому верили?
- Да, я этому верил.
- Сожалею. Что же вам собственно теперь-то угодно?
- Я... приехал... просить вас...
- Просить?! - удивленно перебил Морденко.
В комнате стояло два стула; но он ни сам не садился, ни гостю своему не предлагал. Объяснение шло друг перед другом стоя.
- Итак, вы пожаловали 'просить', - продолжал Осип Захарович. - А какого бы рода могла быть эта просьба, позвольте полюбопытствовать?
- Просьба... Для вас ведь не составит большого расчета повременить несколько времени со взысканием?
- Ни малейшего-с. Это для меня все равно.
- Ну, вот видите ли! А для нас это огромный расчет...
- И это весьма вероятно.
- Потому что в это время, если бы вы только приостановили иск, мы бы могли обернуться, мы бы заплатили вам.
- Нет-с, вы мне не заплатите, ваше сиятельство, потому - вам нечем платить.
- Ну, если уж вы так уверены, что я не могу вам заплатить, так зачем же вы жмете меня, зачем ко взысканию представляете? Что же вам собственно надо?.. Я не понимаю!..
- Поймете тогда-с, когда будете помещаться в первой роте Измайловского полка. Тогда поймете-с! Вы не извольте беспокоиться: там отменно содержат, помещение прилично-с, и я по гроб жизни своей самым аккуратным образом буду выплачивать кормовые деньги, по расчету на все семейство ваше-с.
- Вы издеваетесь надо мною! - вспыхнул Шадурский.
- Нимало, ваше сиятельство, нимало-с. Для чего мне издеваться? Я говорю то, что есть и что будет.
- Так тюрьма для нас - это ваше последнее слово?
- Последнее, ваше сиятельство, последнее-с. Будьте на этот счет покойны. И... ежели бог пошлет предел дням моим, то...
Морденко на мгновенье замедлился, как бы под наитием внезапной новой мысли.
- Да-с, так вот - ежели господь пошлет предел дням моим, - продолжал он, с спокойной твердостью, - то после меня останется мой наследник... сын мой... мой и ее сиятельства княгини Татьяны Львовны - Иван Вересов... Вы не тревожьтесь: он не знает, кто его мать... Так вот-с, в случае моей кончины, мой наследник, по моему завещанию, станет вносить кормовые за ваше семейство-с...
Последняя мысль пришла Морденке нечаянно - он высказал ее собственно затем лишь, чтобы сильнее бить, и бить на каждом шагу Шадурского. Старик торжествовал и наслаждался величайшим торжеством и наслаждением, но чувствовал все это втайне, сдержанно, не прорываясь наружу ни единым движением, ни единым лучом своего взгляда.
- Но, боже мой! Ведь тут честь, ведь тут имя страдает! Сын мой гибнет! Он ни в чем не виноват! - в отчаянии воскликнул Шадурский и, не прошенный, опустился на стул.
- Ах, извините, ваше сиятельство, я и не предложил вам сесть! - с легкой иронией поклонился Морденко. - Не осмелился, право, не осмелился, потому - где же вам, после ваших-то мебелей, да на такое убожество вдруг садиться. Извините-с!
И, вместе с этими словами, он сам уселся на другой, трехногий стул, оставшийся свободным.
- Вы изволили сказать: 'Честь страдает, имя страдает', - продолжал спокойно Осип Захарович. - Да-с, это точно ваша правда, точно, страдают они - да ведь что же с этим делать? Весьма жаль - и только. Вы подумайте, ваше сиятельство, как страдали моя честь и мое имя! Да вот - перенес же, и бог не оставил меня. А ведь как моя-то честь страдала! Ведь и у меня были свои надежды, ваше сиятельство, и свои
