пошла себе искать дальнейших приключений.
- Что, милая девушка, тебя, кажись, удивило? - с тихой улыбкой обратилась к Маше ее спутница.
- Да... французская фраза... здесь... Я не ожидала... - смущенно пролепетала она.
- Мало ль чего ты тут не ожидаешь еще! - с горько-иронической грустью покачала головой старуха. - А между тем, мудреного ничего нет, тут не одна она, тут, на Сенной, и много таких-то есть... Много их!..
- Что ж это значит?.. Француженка? - прошептала пораженная девушка.
- Нет, русская... дворянка... - все так же грустно возразила Чуха. Это вот что значит, если хочешь знать, - продолжала она: - Случается, что девушка этого 'порядочного' круга собьется с истинного пути - несчастие, обстоятельства, обман - всякое ведь бывает в жизни! И если уж она попала на эту дорогу, вернуться почти невозможно - затягивает! Словно тина какая засосет тебя! Ну, а стыд и гордость-то не всегда ведь сразу убьешь, и становится ей совестно встречаться в 'пансионе-то' с людьми прежнего круга: на знакомых, пожалуй, может натолкнуться; поэтому она в видных пансионах и сама не остается, а спускается куда-нибудь пониже, где народ блыкается попроще. Да вот беда - и это у них у всех почти общее - со стыда да с горя начинают пить, и сильно пьют они, привыкают к пьянству, а за пьянство сперва бьют, а потом выгоняют, перепродают в другие руки, и вот такими-то судьбами девушка спускается все ниже и ниже и доходит наконец до Сенной. Тут уж из прежних-то ни с кем она не рискует встретиться, да и за пьянство здесь не взыскивают, ну, на Сенной они все и кончают, на Сенной-то особенно их и отыщешь. Так-то, милая девушка! - закончила Чуха, вздохнув тихо, но невыразимо тяжело.
Маша слушала и глядела на нее в невольном ужасе: после этого рассказа ей еще сильнее стало казаться, что и ее ждет та же роковая судьба.
Чуха тревожно угадала ее мысли.
- Я тебе вот что скажу, - начала она, видимо торопясь успокоить волнение девушки: - Ты с нами не оставайся. Тут тебе не место, тут тебя верная погибель ждет. А ты только первое время пережди у меня, пока тебе кроме Фонтанки деваться некуда, а там я уж как бы то ни было раздобудусь деньжонками, хоть маленькими, дам тебе... взаймы, - прибавила она в скобках, с доброй, хорошей улыбкой, - отдашь, когда разбогатеешь; ты места себе поищи какого, а с нами оставаться... Нет, не допущу я до такого греха! Не на это я тебя от проруби оттащила! Ты вот смотри на меня, - поднялась Чуха с места. Что, какова я? А ведь когда-то тоже была хороша - женщина была... Да только это - именно когда-то было... А теперь-то... Чуха - и только!
И старуха с едко-горькой улыбкой отчаянно махнула рукой.
- Ох, давно бы я бросила все это, - тихо продолжала она спустя несколько времени, - противно, гадко оно... Пора иначе пристроиться... Хотелось бы хоть селедками на Сенной торговать, хоть гнилушницей промышлять, апельсинами да яблоками! Кажется, уж на что не велика торговля, а возможности нет... Нет, да и только... Десяти - двенадцати рублишек не могу сколотить на обзаведение! Поверишь ли ты этому? И вот - хочешь не хочешь, а поневоле продолжай каторгу да позор...
Старуха замолкла и угрюмо понурилась, отдавшись какой-то беспросветной думе. А между тем в этой комнате, под звуки торбана и гнусавого пения Ивана Родивоныча, составилась осьмипарная кадриль. Танцевали исключительно одни только женщины, под куплетцы чего-то вроде 'чижика'; мужчины же оставались зрителями. Но как танцевалась эта кадриль! Каждый из читателей, конечно, имеет более или менее приблизительное понятие о том, каким наглым и циническим образом отплясывается этот танец у различных Ефремовых, Марцинкевичей и Гебгард, которому придано здесь все российское дикое безобразие и у которого вполне отняты французская грация и изящество. Казалось бы, чего же после этого должно ожидать от Малинника? А между тем, представьте себе самую крайнюю противоположность! Кадриль, танцуемая в Малиннике, в этом вертепе крайнего разврата и безобразия, отличается образцовой скромностью и приличием, так что хоть бы впору любому пансиону 'благородных девиц'. И - как знать! - быть может, в среде этих восьми пар найдется и не одна женщина, у которой вполне разорваны всякие связи с прежней жизнью иного общества, и для которой эта скромность и приличие в танцах составляют теперь уже единственную сладкую иллюзию, напоминающую ей это безвозвратно погибшее прошлое. Ведь кроме скромности в танцах для нее уже не существует более ни в чем остальном никакой скромности - решительно ничего, напоминающего нравственный идеал женщины.
- У тебя есть еще деньги, или уж ничего больше не осталось? - тихо спросила Чуха у Маши во время этой кадрили.
- Нет, я последние проела... - несколько смущенно ответила ей Маша.
- Ну, и у меня всего-навсего три копейки... На ночлег обеим не хватит... Надо бы как-нибудь добыть... Я добуду, - раздумчиво проговорила старуха и стала кого-то отыскивать глазами.
Вскоре она заметила слонявшегося у столов капельника и отошла с ним в сторону.
- Слушай, голубчик Степинька, что я тебе скажу, - начала она ему вкрадчивым голосом. - Хочешь добыть деньгу?
Капельник вместо ответа только крякнул с ужимкой да языком прищелкнул.
- В той комнате, кажись, море разливанное? - продолжала женщина. - Кто это там так шибко?
- Летучий, Лука... Нонешний слам юрдонит*.
______________
* Добычу прогуливает (жарг.).
- Стало быть, при деньгах?
- В больших деньгах!.. Сотельную бумажку сам сейчас видел.
- Ну, если его потешить теперь, так он расщедрится! - с живостью и надеждой подхватила Чуха. - А мы с тобой поделимся. Хочешь, что ли?
- Да ничего не выканючишь - надругательство разве какое, а больше ничего! - с унылым вздохом возразил Степинька.
- Уж там мое дело! - удостоверила его старуха. - Уж там я знаю как!.. А ты теперь подойди только к нему да попроси хорошенько, чтобы позволил для себя поплясать... Скажи ему: Чуха, мол, вместе со мною желает.
- Ладно, я пойду... Для чего не пойти?! - согласился капельник и направился в большую залу, где дым и чад стоял коромыслом и теснилось видимо-невидимо всякого народу.
Там, на самом видном месте, окруженный достойной компанией своих приспешников, восседал и безобразничал во вся тяжкие Лука Лукич Летучий, тот знаменитый и уже несколько известный читателю герой, который в отдельном нумере 'Утешительной', с полтора месяца назад, собственноручно задушил дворника Селифана Ковалева. Нынче Летучий угарно прокучивал выгодный слам с большого воровского дела, направо и налево без толку соря своими деньгами.
Какое-то внутреннее чувство больно укорило было Чуху за ее решимость прибегнуть к добыче нечистых денег от такого человека, но... деваться больше было некуда, жаль бросить Машу, жаль оставить ее без ночлега, без приюта, когда она - того и гляди - опять, пожалуй, вздумает с отчаяния идти на Фонтанку. Старуха не могла сама себе дать отчета, как и почему, но только сердцем своим чуяла, будто что-то инстинктивно и тепло привязывает ее к спасенной ею девушке, и для нее-то она решилась на последнее средство.
'Э! Что тут думать! - с твердой решимостью помыслила она. - Ведь не впервой кувыркаться из-за куска хлеба'.
И через минуту, по мановению Летучего, перед его столом расчистился кружок, тесно обрамленный досужими зрителями. Скромная кадриль была прервана, потому что Лука потребовал к себе музыкантов, а еще через минуту говор толпы покрывался уже гнусавым тенорком Ивана Родивоныча, которому, по обыкновению, вторил пьяненький басок Мосея Маркыча, под аккомпанемент звенящих ложек и торбана.
Как у нас Чуха-красотка
По всему телу чесотка
Очень хороша!
Ах! Очень хороша!
раздавалось по зале отвратительное пение, которое подхватывали иные голоса из хохочущей толпы, и безобразная Чуха, ставши в позитуру против безобразного Степиньки и высоко подняв юбку затрепанного кисейного платьишка, лихо отхватывала трепака. Эти два внешние безобразия, соединенные в откровенно цинической пляске, во вкусе Луки Летучего, являли собой донельзя отвратительную картину. И хорошо, что не видела ее Маша, которая осталась в ожидании скрывшейся Чухи на прежнем месте и боялась удалиться с него, потому что, в отсутствие ее, испытывала крайнее
