Может быть, Пегаса? Чудесный мир. Крылатые кони, непрерывный творческий азарт, голубой простор, сень крыл... Ну и так далее. А может быть - Вавилонскую башню? Впрочем, нет, вы не согласитесь это вам привычно. У вас и так все говорят на разных языках. Н-да. Не знаю, что еще вам... Хотя, постойте-ка! Ну вот, ну вот. Есть тут у меня такой мир... Ну, такой мир... Да вы сейчас поймете, - оживился чернобородый, развязывая какой-то пакет. Он зашуршал фирменной оберткой и извлек из вороха бумаги коробку, на которой красивыми буквами было выведено: 'С Д Е Л А Й С А М'. - Новинка сезона. Набор 'Сделай сам'. Острые ощущения. Только для психически уравновешенных личностей. Острое чувство вины. Преодоление себя, - говорил продавец, открывая коробку. - Но боюсь... Ну, как? - осведомился он, следя за выражением лица Юрия Борисовича.
Юрий Борисович, утомленный волнением, наклонился над коробкой. Там было несколько предметов, красиво уложенных в специальные пазы: гладко обструганный деревянный крест сантиметров тридцати высотой, маленький молоточек, три гвоздика и маленькая же фигурка обнаженного человека. Ужасаясь, Юрий Борисович присмотрелся. Человечек был страшно худ, волосы его растрепались, узкая бородка торчала клинышком. Закрыв глаза и уронив голову на грудь, человечек часто и мелко дышал, и, вглядевшись пристальнее, Юрий Борисович заметил даже, что лоб его покрыт совсем уже крошечными бисеринками пота. Внезапно поняв все, он отпрянул от коробки и, посерев лицом, повернулся к продавцу.
- Ведь это же... - содрогаясь, начал он. - И вы хотите, чтобы я...
- Ну что вы, что вы, мой дорогой! - испуганно бросился к нему продавец. - Вот не думал, что это произведет на вас такое впечатление! Конечно, это не лучший из миров, я согласен. Но ведь вы такой привереда, право! Да ну же, ну же, успокойтесь. Выпейте воды, подойдите к окну, вдохните свежего воздуха, - он суетился возле клиента, поил его водой. Откуда-то в стене появилось окно, чернобородый рванул рамы, стекло - от пола до потолка - разъехалось в стороны, и Юрий Борисович без сил опустился в ловко подсунутое кресло.
Юрий Борисович твердо помнил, что входил в магазин на первом этаже, но сейчас, полной грудью вдыхая свежий ветер, дующий с реки, и постепенно успокаиваясь, он с удивлением обнаружил, что окно висит на страшной высоте над землей, и из этого окна видна едва ли не половина его родного города.
Гроза ушла, и вдали над рекой уже тянулись багровые полосы заката, черными тенями прорезали их стройные шпили соборов и церквей, в косых лучах солнца алела черепица старинных крыш. Жесткой бахрамой вставали на фоне моря портовые краны. Крошечные, как мурашки, где-то внизу копошились люди. Маленькие, под стать им, волочась брюхом по земле, тащились по улицам автобусы и троллейбусы. Тускло мерцал городской канал, полускрытый зеленью листвы. Город, в котором Юрий Борисович Шайгородский прожил всю жизнь, начинал вечерние часы отдохновения. Там жили и дочь его Светлана от первого брака, и вторая жена Нина, на которой женился он, задушенный отчаяньем и одиночеством, и сын Николенька пяти лет, там ждала его Семенова Лидия Петровна, с которой виделся он все реже, там были любовь и преданность, равнодушие и страсть, тоска и радость, щедрость и своекорыстие, предательство и дружба, там детство его продолжало жить в старом дворе за полуподвальной дверью с разбитым витражом. Там был его мир, и лучшего не было ему дано. Он понял это.
Он встал, он повернулся к продавцу, он посмотрел ему в лицо и увидел, что глаза чернобородого полны печали.
- Я покупаю этот мир, - сказал Юрий Борисович. - Мой мир. Сколько я должен?
- Жизнь, - ответил продавец. - Только жизнь.
