Солнце ярко светило, командир был ласков, а настроение без всяких видимых причин испортилось. Доискиваться причин не хотелось, и, расставшись с командиром, Митя решил заняться делом.
- Эй, на мостике! - закричал он во всю силу легких. Окрик получился настоящий, командирский.
- Есть, на мостике! - зычно и весело отозвался Соловцов.
- Савина ко мне!
- Есть, Савина к помощнику командира корабля…
По сходням бежит Савин, на ходу оправляя шинель. На рукавах свежие нашивки, он к ним еще не привык - нет-нет да и посмотрит. Улыбка у него какая-то нематросская, раньше она Митю раздражала, а теперь, после двух месяцев совместной работы, кажется даже симпатичной. С приборами хлебнули горя, все шкалы и репитеры имели самый честный вид и при этом бессовестно врали. В поисках неисправности приходилось без конца разбирать и вновь собирать одни и те же узлы, временами Туровцев подумывал об отступлении, но достаточно было взглянуть на Савина, чтоб отбросить малодушные мысли. Этот бывший саботажник, помимо сноровки и великолепной памяти, помещавшейся где-то в пальцах - он знал все схемы на ощупь, - обладал поразительным упорством, неудачи его только подстегивали.
- Ну как - отлегло? - спросил Митя подбежавшего Савина.
Савин улыбнулся, морща губы.
- Не совсем, товарищ лейтенант. Вот когда введем в меридиан…
- Забудьте временно про гирокомпас. Переключайтесь на электрохозяйство. Сколько вам нужно на смену проводки?
- Что-нибудь порядка дней десяти…
Это было любимое выражение Савина, и в свое время оно раздражало Митю не меньше, чем улыбка и штатская привычка пожимать плечами.
- Кабеля нам не хватит, товарищ лейтенант.
- Достанем.
Деловая часть была исчерпана.
- Привыкаете? - спросил Митя, показывая на новенький галун, и Савин смущенно заулыбался.
- Да уж привык почти…
- А вы знаете, Савин, не подойди вы ко мне тогда - помните? - я бы вас списал с корабля.
- Знаю. Я потому и подошел.
- Так какого же черта вы раньше придуривались?
На секунду Савин насторожился. Но только на секунду. Он с благодарностью запустил пальцы в подставленный кисет, и Митя понял: сейчас заговорит.
- Нас у матери было трое, - сказал Савин, насасывая самокрутку: сырой «эрзац» разгорался с трудом. - Старший братишка у меня военный переводчик, японист, погиб в районе Хасана. Пенсия ерундовая, сестренка только в школу пошла, пришлось уйти с первого курса электромеханического и перейти на заочный. А тут призыв.
- Разве заочников берут?
- Берут. К тому же у меня хвостов много было…
- А отчего хвосты?
- Так получилось. Частный сектор подвел. - И, видя, что лейтенант недоумевает, пояснил: - Стал не столько работать, сколько прирабатывать. Началось-то с малого. Придешь с работы, мать говорит: «Юраша, за тобой от Клюевых приходили, у них приемник барахлит»… У одного радио, у другого плитка, у третьего патефон… Дом большой - шесть корпусов. Я сперва не брал денег, потом стал брать: на материал много денег уходит, да и обижаются, если не берешь. Надо бы отказывать, да как откажешь, мастерская далеко, надо сменить сопротивление - тащи приемник на себе, сдавай под квитанцию, срок - порядка двух недель. Знаете, товарищ лейтенант, что меня удивляет, - заговорил он вдруг, оживившись, - чему людей в школе учат? Живут в доме интеллигентные люди, накупили себе электроприборов, а чуть где контакт отошел - они сразу: «SOS»! Придешь, ткнешь пальцем - горит. «Ах, ох, какой вы, Юрочка, кудесник! Сколько вам, разрешите?» - «Ничего», - говорю. «Как так ничего?» - «Ну рубль». Дают пять. Бывает, сделаешь, да еще лекцию прочтешь: так, мол, и так, если у вас опять такая же история случится, вы в этом месте прижмите пальчиком, и будет порядок. Нет, говорят, мы уж тогда, если позволите, опять к вам… Сперва я ужасно как стеснялся, потом привык. Мы с сестрой приоделись, я себе верстачок отгрохал, инструмент завел. Ладно, думаю, еще год потружусь в частном секторе, а потом засяду и разом все хвосты сдам. Но не рассчитал - взяли на действительную. Между прочим, меня еще до призыва вызывали по комсомольской линии, предлагали в военно-техническое. Я и сам не хотел в кадры, но особенно мать: «Поклянись, что нипочем не согласишься». Я, конечно, смеюсь: «Чем клясться-то: если богом, так я не верю, а комсомолом - как-то неловко». - «Клянись вот ее здоровьем». Это сестры, значит…
Самокрутка так и не раскурилась. Савин бросил ее в снег.
- Во время призыва на меня опять наперли: «Ты, говорят, культурный парень, неужели хочешь рядовым служить?» - «Хочу». - «Смотри, зашлем на край света, на афганскую границу». - «Это пожалуйста». - «Не шути, парень, можем и из комсомола попереть». Но тут я тоже зашелся: исключайте. Исключить не исключили, да и заслали недалеко - в Кронштадт. В учебном отряде опять та же музыка: поступай на курсы младших командиров. Отказался, начал служить на корабле. Новое дело: оставайся на сверхсрочную. А меня, скажу вам откровенно, уже заело - не хочу ничего, ни в кадры, ни в сверхсрочную, хочу отслужить, что положено, и податься домой. Я легкого характера, но, если на меня напирать, во мне как будто все каменеет. Спросят - скажу, прикажут - сделаю, а чтобы сам…
- Знаю я вашу систему, - сказал Туровцев. - «Есть, товарищ лейтенант»… - Он передразнил нарочито неинтеллигентную интонацию Савина, и, вероятно, удачно, потому что Савин засмеялся и умолк.
- Ну, а дальше что?
Савин пожал плечами.
- Не знаю, товарищ лейтенант. Я дальше Победы не заглядываю.
«Как все просто, - думал Митя, глядя в спину удаляющемуся Савину. - Просто, когда знаешь, - поправился он. - Знать - трудно. А ведь мы с ним годки, он мог быть моим братом. То, что он матрос, а я лейтенант, - чистая случайность, могло быть наоборот. От этого и легче - и труднее».
До обеда еще оставалось время, и Митя полез на мостик, где, кроме Соловцова, застал Халецкого и распек обоих за то, что выстуживают лодку. С тех пор как он стал меньше думать о своем престиже и больше о деле, правильный тон пришел сам собой. Боцман, выслушав выговор, метнул сердитый взгляд на Соловцова, но ничего не сказал.
«Не дружат, - отметил Митя. - Что это - соперничество, борьба за влияние?» И, вынув записную книжку, нацарапал: «X - С = ? Выяснить при случае». Затем перелистал свои прежние записи и надолго задумался. С тех пор как «двести вторая» перестала числиться в кораблях первой линии, снабжение техническими материалами почти прекратилось. Пора браться за корпусные работы и ремонт трюмных систем, но нет трубок нужного сечения, нет листового металла, нет кабеля, и бедному старпому все чаще вспоминается старая сказка о солдате, варившем суп из топора. Рожденная в век примитивной техники и патриархальных отношений, она тем не менее довольно точно отражает действительное положение вещей.
Сразу после ужина доктор увел часть команды на «Онегу» - смотреть какой-то фильм, а Горбунов принялся разжигать камин. Митя удивился - камин пожирал кучу дров, и топили его только в экстраординарных случаях. Таким экстраординарным случаем мог быть приход Катерины Ивановны, она появлялась не часто, примерно раз в неделю, и оставалась ночевать. Катерины Ивановны давно уже не было видно, и Митя нисколько не удивился бы, если б она вдруг вошла. Удивительно было другое - горбуновское предвидение.
Катерина Ивановна не заставила себя ждать. Сперва она промелькнула в шубе и в платке - улыбнулась огню и помахала рукой Горбунову. Через пять минут она вернулась, уже без шубы, в своем длинном, до пят, темно-синем суконном халате. Вслед за ней шел отец, - в дни, когда топился камин, специального приглашения не требовалось. Рассаживались почти всегда на одних и тех же местах: художник и Катя справа, Горбунов посредине, левее Митя и доктор и, наконец, в самом углу, почти не освещаемый пламенем, молчаливый механик. Он не любил быть на виду и не любил смотреть на огонь. Начинался разговор, и Митя, несколько робевший в присутствии художника, очень ценил эти неторопливые беседы у огня. Иногда Горбунов и художник спорили, и Мите нравилось, как они спорят - мягко и неуступчиво, стараясь понять
