прохладный камень. Погас последний луч света, на остров опустилась тьма. Павильон, казалось, только и ждал этого, чтобы понаблюдать, как горбатый месяц появлялся над деревьями и освещает водную гладь и колонны, окружающие бельведер. Дэйли Алис набросила свой белый халат на верхушки кустов и легкий ветерок, который поднялся после захода солнца, раздувал рукава и подол; глядя на это со своей точки зрения Смоки будет думать, что кто-то еще был около павильона, в котором они расположились. Несмотря на темноту, все же оставалось еще немного света: начинающее темнеть небо, светлячки, цветы, которые, казалось, не отражали свет, а сами испускали диковинное свечение. - Я действительно очень неопытен,- сказал он,- во многих вопросах. - Неопытен,- повторила она с притворным удивлением в голосе /притворным, потому что, конечно, его неопытность проявилась в том, что он был сейчас здесь, с ней/.- Ты ведешь себя, как достаточно опытный мужчина. Они засмеялись и этот смех услышала Софи. - Бессовестный. - Да, есть немного. Я тоже так думаю. Никто никогда не говорил мне, чего следует стыдиться. Боюсь, что меня некому было научить. Но я пережил это. Я вел уединенную жизнь. - Я тоже. На самом деле Смоки не считал, что его жизнь была очень замкнутой, то же самое могла сказать и Дэйли Алис о своей жизни. - У меня никогда не было детства... такого, как у тебя. По сути дела я никогда не был ребенком. Я хочу сказать, что маленьким-то я был, но ребенком... никогда. - Ну, теперь у тебя есть я. Если, конечно, ты не против. - Спасибо.- Он действительно хотел этого.- Спасибо. Взошел месяц и в его неровном свете он увидел, как она встала, потянулась, как после тяжелой работы, и прислонилась к колонне, рассеянно поглаживая свое тело и всматриваясь в темные тени деревьев. Ее длинное мускулистое тело светилось в темноте и было каким-то нереальным, хотя это было не так: он до сих пор слегка вздрагивал от его тяжести. Она вытянула руки вдоль колонны, прижавшись к ней всем телом. Она перенесла тяжесть тела на одну длинную ногу, напряженно откинувшись в сторону, потом изменила позу; при этом ее ягодицы двигались в неторопливом, размеренном движении. Смоки наблюдал за ней с повышенным интересом: это созерцание целиком охватило его. - Моя память сохранила воспоминание о лице, которое появилось в окне моей спальни. Это было давно, летней ночью. Окно было открыто. Лицо было круглым, желтым и пылающим румянцем. На лице застыла широкая улыбка, а глаза, казалось проникали внутрь меня. В его взгляде был огромный интерес. Помню, я засмеялась, хотя в лице и было что- то зловещее, но оно улыбалось и мне хотелось смеяться. Затем на подоконнике появились руки и лицо, вернее его хозяин влез в окно. Я не успела испугаться, я слышала смех и тоже смеялась. Как раз в это время в комнату вошел мой отец и я на мгновение отвернулась, а когда посмотрела снова, в комнате уже никого не было. Позже, когда я рассказала об этом отцу, он сказал, что в окне я видела луну, а руки на подоконнике - это занавески, которые раздувал ветерок, а когда я снова выглянула в окно, то луна уже была скрыта тучей. - Возможно. - Это было то, что ОН увидел. - Я и говорю, возможно... - А какое детство,- сказала она, поворачиваясь к нему,- тебе бы хотелось иметь? - Ее волосы были светящимися от лунного света, а ее голубовато-матовое лицо казалось пугающе неестественным. - Такое, как у тебя. Теперь. - Теперь? - Иди сюда. Она засмеялась и опустилась на колени на подушки рядом с ним. Ее тело было прохладным от лунного света.
ТАК ЖЕ ТИХО, КАК И ПРИШЛА Софи видела, как они слились в одном объятии. Она ясно чувствовала настроение Смоки, когда он сливался с ее сестрой в единое целое. Она прекрасно видела, что заставляет карие глаза ее сестры становиться бессмысленными и отрешенными, она видела все. Дэйли Алис как будто была сделана из полупрозрачного темного стекла, но теперь, освещенное ярким светом любви Смоки, стала прозрачной, так что ничто не могло укрыться от Софи, когда она наблюдала за ними. Она слышала их разговор - обрывки слов, возгласы наслаждения и восторга - и каждое слово звенело, как хрустальный колокольчик. Ее дыхание сливалось с дыханием сестры. Странный способ обладать ею и Софи не могла сказать, какие чувства овладевали ее отчаянно бьющимся сердцем: боль, смелость, стыд или что-то еще. Она знала, что никакая сила не заставила бы ее отвернуться, а если бы даже она сделала это, то видела бы все происходящее даже более отчетливо. И все же все это время Софи спала. Это был сон (она знала, какой именно, только не могла дать ему названия), во время которого веки становятся прозрачными и вы продолжаете видеть сквозь них то, что видели перед тем, как закрыть глаза. То же самое, но не совсем. Перед тем, как она закрыла глаза, она знала или чувствовала, что вокруг были и другие, кто пришел, чтобы пошпионить за брачной ночью. Теперь, во сне эти другие обрели конкретный смысл: они заглядывали через ее плечи и голову, они хитроумно подкрадывались, чтобы оказаться поближе к павильону, они поднимали детей над ветками миртов, чтобы они увидели это чудо. Они висели в воздухе на трепещущих крыльях и эти крылья задыхались от страстного желания, как и те, за кем они наблюдали. Их шепот не беспокоил Софи; она чувствовала себя достаточно храброй и сильной, чтобы не оказаться в липкой паутине страсти, стыда, удушливой любви. Она знала, что те, кто окружали ее принуждали молодоженов к одному - желанию воспроизвести себе подобных. Неуклюжий жук пролетел мимо ее уха, и Софи проснулась. Все окружающее ее было смутным подобием того, что она видела во сне: жужжащие комары и мерцающие светлячки, козодой, охотящийся за летучими мышами. В свете луны вдалеке загадочно белел павильон. На мгновение она подумала, что видит движение их тел. Но не было ни звука, ни шороха даже намека. Полное безмолвие. Почему это поразило ее больше того, что она видела во сне, чему была свидетелем? Невероятно. Она чувствовала себя принесенной в жертву и сейчас, когда она не могла видеть их, даже более явственно, чем когда она спала. Как она переживает это? Зависть, просыпающаяся зависть. Хотя нет, не совсем так. Она никогда не была такой собственницей и, кроме того, можно завидовать, когда отбирают что-то принадлежащее тебе. Это не было предательством - ведь она знала все с самого начала и знала даже больше, чем они подозревали. Зависть. Но к кому - к Алис, к Смоки или с ним обоим? Она не могла сказать. Она только чувствовала, что сгорает от боли и любви, она только чувствовала себя так, словно проглотила горящий уголек. Она ушла так же тихо, как появилась и все те, кто сопровождал ее, ушли еще бесшумнее.
ПРЕДСТАВЬ, ЧТО ТЫ РЫБКА Ручей, который впадал в озеро, довольно долго бежал по каменистому руслу, как по ступенькам лестницы, вытекая из обширного бассейна, образованного падающей водой в глубине леса. Лунный свет падал на зеркальную поверхность этого природного бассейна, и разбиваясь на сотни искорок, тонул в его глубине. Звезды отражались в нем, приподнимались и падая вместе с журчащими водопадами, и пенистыми брызгами. Именно так все это могло показаться кому-нибудь, кто стоял бы у края бассейна. Огромный белой форели, которая с сонным видом плавала в воде, все казалось совсем подругому. Спала? Да, рыбы спят, хотя они не издают звуков. Когда они очень возбуждены, они впадают в панику, а когда очень опечалены, то чувствуют горькое сожаление. Они спят с широко открытыми глазами и их сны отражаются на зеленовато-черной внутренней поверхности воды. Для дядюшки форели казалось, что бегущая вода и знакомые картины подводного мира то открываются, то закрываются для него по мере того, как сон приходил и уходил от него. Рыбьи сны обычно отражают то же самое, что они видят, когда бодрствуют, но у дядюшки Форели все было иначе. Его сны были совершенно другими, чем у речных форелей. Воспоминания о его доме были настолько постоянными, что все существующее было лишь предположением. Предположения вытесняли одно другое с каждым движением его жабр. Предположим, что кто-то был рыбкой. Не было более прекрасного места для жизни, чем это. Брызги и движение воды постоянно насыщает воду кислородом и становится легко и просто дышать. Воздух становится таким же чистым и свежим, как на альпийских лугах. Очень приятно и заботливо с их стороны, что они думают о счастье и удобствах других. Здесь не было хищников и совсем немного конкурентов, потому что, хотя рыбы и не могут знать об этом, течение выше и ниже этого места проходило по мелководью, поэтому никто, достигший таких же размеров, как и он сам, не мог появиться в этом бассейне и оспорить его право на жирных лесных жуков, которые частенько пролетали над водой. Все-таки какое незаслуженное и ужасное наказание - горькая ссылка. Помещенный в это ограниченное пространство, не в состоянии дышать, он мог только вечно двигаться взад и вперед, ловя комаров. Он предполагал, что вкус комаров был самым приятным для рыбки в ее счастливейших снах. С другой стороны, предположим, что это все сказки. На внутренней поверхности воды перед ним вдруг вновь предстала запечатленная в цвете картина: рыба в парике, в пальто с высоко поднятом воротником, с огромным письмом подмышкой и широко открытым ртом. На воздухе. Как только ему начинал сниться этот кошмар, его жабры широко раздувались и он моментально просыпался. Это все сон. Вокруг него была нормальная, освещенная луной вода. Нет. Они знают, они не предполагают. Он думает об их уверенности, спокойствии, невозмутимой прелести их правдивых лиц и работящих руках, безотказных, как рыболовный крючок, застрявший глубоко в горле. Он так же неопытен и невежественен, как молодой лосось-пестрянка - ничего не знает, не беспокоиться о том, чтобы знать, чтобы расспросить их, даже предполагая, что услышит ответ. Представьте себе человека, задыхающегося на безводье, когда горят ладони и ступни ног, он корчится на воздухе (на
