городками вокруг Эджвуда видел, как уезжали фермеры в город и в западные районы, а поэты, убегая от экономических трудностей занимали их дома. Сейчас в доме живут наследники Дринквотера. Он имеет репутацию невероятно бестолкового летнего дома, но сам дом и земля, на которой он находится, не являются достоянием широкой общественности.
СОВЕТ ДОКТОРА ДРИНКВОТЕРА - Ну, что ж, поболтаем,- сказал доктор Дринквотер.- Где бы вы хотели сесть? Смоки уселся в большое кабинетное кресло обтянутое кожей. Доктор Дринквотер опустился в большой мягкий диван, запустив руку в свою шевелюру, почмокал губами и откашлялся перед началом разговора. Смоки ждал его первого вопроса. - Вы любите животных? - спросил доктор. - Как сказать,- замялся Смоки,- я не имел с ними дела. Мой отец любил собак. Доктор Дринквотер разочарованно покачал головой. - Я всегда жил в городах или в пригородах. Мне нравилось слушать пение птиц по утрам. Он помолчал. - Я читал ваши рассказы. Я думаю, что они очень правдивы, во всяком случае, я все так и представлял. Он улыбнулся, как он считал, ужасно льстивой улыбкой, но доктор Дринквотер, казалось, даже не заметил этого. Он только глубоко вздохнул. - Я полагаю,- начал он снова,- вы осознаете, какой шаг вы собираетесь сделать. Теперь Смоки пришлось откашляться, прежде чем ответить. - Да, сэр, конечно, я знаю, что я не могу предложить Алис того великолепия, к которому она привыкла. По крайней мере, пока не могу. Но я... я буду стараться. У меня неплохое образование, правда не совсем официальное, но я знаю, как использовать мои знания. Я могу учить других. - Учить? - Учить классике. Доктор поднял глаза наверх, где висели полки забитые темными переплетами многотомных изданий. - Гм, чему вы учите, вы сказали? - Ну, я пока еще не учу, я собираюсь заняться этим. - Вы умеете писать? Я имею в виду ваш почерк. Для учителя это очень важно. - О да. У меня хороший почерк.- Наступило молчание.- Кроме того, я получил немного денег по наследству. - Деньги... Меня это не волнует. Мы достаточно богаты. Он усмехнулся, а потом откинулся на спинку дивана, обхватив согнутое колено удивительно маленькими руками. - Главным образом, это богатство моего дедушки. Он был архитектором. Но потом у меня появились и свои деньги за опубликование моих рассказов. А еще мы получили хороший совет. Он как-то странно, почти с сожалением посмотрел на Смоки. - Ты всегда можешь рассчитывать на хороший совет. Он разогнул ноги, хлопнул себя по коленям и встал. У Смоки сложилось впечатление, что Дринквотер произнес что-то про себя. - Ну, мне пора. Я увижу вас за обедом? Хорошо. Не изнуряйте себя. Завтра предстоит длинный день. Он так торопился уйти, что проговорил последние слова, стоя в двери.
АРХИТЕКТУРА ДЕРЕВЕНСКИХ ДОМОВ Он заметил их за стеклянной дверью позади дивана, на котором сидел доктор Дринквотер. Он встал на колени на диван, повернул фигурный ключ в замке и быстро открыл дверь. Там они и стояли, все шесть томов, аккуратно расставленных по толщине. Вокруг них стояли или лежали сверху горизонтально другие издания. Он взял книгу толщиной примерно в один дюйм - саму тонкую из всех. 'Архитектура деревенских домов'. Переплет украшала инталия в виде резных веточек и листьев, надпись была в стиле викторианской эпохи. Он перелистывал тяжелые страницы. Здания строго вертикальные или с видоизменениями. Итальянская вилла для открытой местности. Дома в стиле Тюдоров и неоклассицизм - образцы строгой и простой архитектуры представали передо мной на каждой странице фолианта. Коттедж. Феодальное поместье. Он подумал, что если бы все эти гравюры можно было перенести на стекло и выставить в баре в лучах солнечного света, то весь Эджвуд был бы, как на ладони. Он пробежал глазами кусочек текста, который содержал примерные размеры, предлагаемые модели, стоимость /каменщики, работавшие за десять долларов в неделю давно умерли и унесли с собой в могилу секреты своего искусства/, и как ни странно, но в книге были и рекомендации о соответствии того или иного типа дома склонностям и особенностям человека. Он поставил книгу на место. Следующий том, который он взял с полки был почти в два раза толще. Это было четвертое издание, изданное в Бостоне в 1898 году. Слева от титульного листа располагался фронтиспис - портрет Дринквотера, выполненный мягким карандашом. Смоки с трудом разобрал написанное через дефис двойное имя художника. На титульном листе был эпиграф: 'Я создаю и снова разрушаю' и подпись - Шелли. Гравюры были те же самые, хотя они были дополнены поэтажным планом здания с указанием толщины стен, расположения оконных и дверных проемов, назначения помещений, но все это было выше понимания Смоки. Шестое и последнее издание имело превосходный переплет розовато-лилового цвета. Буквы титульного листа были несколько растянутыми в длину и завитки их переплетались подобно стеблям вьющегося растения. Казалось, что перед глазами поверхность крошечного, усыпанного распустившимися лилиями пруда в свете вечерней зари. Фронтиспис изображал уже не Дринквотера, а его жену. Черты лица ее были расплывчатыми и портрет не был похож на произведение искусства. Но она все равно была очаровательна. Дальше шли строки посвящения и довольно большое предисловие - все это было набрано красным и черным шрифтом, а потом опять маленькие домики, такие же, как и в предыдущих изданиях, старомодные и неуклюжие. На форзацах книги были диаграммы или карты, свернутые в несколько раз. Они были из очень тонкой бумаги и Смоки сначала никак не мог понять, как их развернуть. Старая бумага легко рвалась, и с возгласом досады он попытался сделать это по-другому. Он мельком просмотрел часть карты и увидел, что это был огромный план, но чего именно? Наконец, он полностью развернул лист. Смоки на минуту остановился, не будучи вполне уверенным, что он хочет рассмотреть план. В его голове всплыли недавние слова доктора Дринквотера: я полагаю, вы осознаете, какой шаг собираетесь сделать. Смоки приподнял край листа - тот поднялся легко, как крылышко мотылька - таким старым и тонким был лист. Лучи солнца осветили бумагу, и он посмотрел на чертежи дополненные замечаниями.
ЧТО ДАЛЬШЕ - Она пойдет, Клауд? - спросила мама. - Следовало бы появиться не так,- ответила Клауд, больше ей было нечего сказать. Она сидела за дальним концом кухонного стола и дым ее сигареты таял в лучах солнечного света. Мама готовила пирог и энергично работала локтями, растирая сахарную пудру - отнюдь не бессмысленное занятие, хотя ей нравилось называть это именно так. Во всяком случае, она заметила, что при этом ее мысли зачастую были особенно чистыми, а высказывания остроумными. Ее руки выполняли свое дело, а голова была занята мыслями и проблемами, которые выстраивались в стройные ряды и рядом с каждой проблемой стояла надежда. Иногда занимаясь приготовлением, она вспоминала стихи, которые знала раньше или мысленно разговаривала со своим мужем, с детьми, или с умершим отцом, или с не родившимися еще внуками. Суставы ее рук ломило перед изменением погоды и когда она ставила противень с пирогом в пышущую жаром духовку, она могла предсказать приближающееся несчастье. Клауд ничего не ответила, только вздохнула и затянулась дымом сигареты, а потом откашлялась, прикоснувшись к морщинистой шее носовым платком, который изящным движением тут же убрала в складки рукава. - Позже все будет намного яснее,- сказала она и медленно вышла из кухни. Она прошла через залы в свою комнату, надеясь, что сможет подремать, пока обед будет готов. Прежде, чем лечь на широкую, мягкую постель, которую она в течение нескольких лет делила с Генри Клаудом, она посмотрела в сторону возвышавшихся холмов. В небе над холмами начинали собираться белые кучевые облака. Без сомнения, Софи была права. Она лежала и думала: По крайней мере, он пришел это бесспорно. Больше она ничего не могла сказать. Там, где старый каменный забор отделяет зеленый луг от старого пастбища и тянется к краю заросшего лилиями пруда, доктор Дринквотер, одетый в широкополую шляпу, остановился, задыхаясь от ходьбы. Постепенно кровь перестала шуметь у него в ушах и он смог вслушаться в спектакль, который разворачивался у него на глазах: бесконечное щебетание птиц, стрекотание цикад, шуршанье и глухие удары тысячи живых существ. К этой земле прикоснулась рука человека. Дальше, за прудом он мог видеть дремлющую крышу амбара Брауна. Пейзаж не был девственным. Повсюду виднелись следы предприимчивости человека - каменная стена, солнечное пастбище, пруд. Все это было именно то, что доктор мог бы назвать словом 'экология'. Пока он сидел, глубоко задумавшись на теплом валуне, легкий ветерок дал ему понять, что, возможно, вечером разразится гроза. Как раз в это время в комнате Софи, на широкой, мягкой постели, которая долгие годы принадлежала Дринквотеру и его жене Виолетте Бреймбол, лежали теперь две их правнучки. Длинное платье, которое Дэйли Алис должна была надеть на следующий день, аккуратно висело на двери, а вокруг него были разложены остальные вещи. Стояла полуденная жара, и Софи и ее сестра лежали обнаженными. Софи прикоснулась рукой к слегка вспотевшему плечу сестры и Алис сказала: - Слишком жарко. В следующее мгновение горячие слезы сестры закапали на ее плечо. - Когда-нибудь, очень скоро и ты сделаешь свой выбор, или тебя выберут и ты тоже будешь невестой,- сказала Алис. - Со мной никогда, никогда этого не произойдет,- плакала Софи и больше Алис ничего не могла разобрать, потому что Софи уткнулась лицом в шею сестры и продолжала что-то бормотать. А Софи говорила: - Он никогда не заметит и не поймет, они никогда не дадут ему того, что дали нам; он пойдет не по той дорожке, а когда заметит это, у него не будет выхода. Вот посмотрите, вот посмотрите!
У подножия холма Жила старушка И если она не умерла, То живет там и по сей день.
Летом конца
