лежал мой дневник. Этот день я не забуду никогда. Сначала бабка с дедом устроили мне словесную выволочку, распинаясь по поводу строгих нравов, коими всегда отличался старинный род О'Мэлли, то бишь наша семья по материнской линии. Потом своими россказнями они распалили мать до того, что она схватила дневник, подлетела ко мне на всех парусах и начала лупить меня по голове что есть силы этой тетрадью приличной толщины в твердом кожаном переплете.
Я не удивлялась, что отец ее еще и подзадоривал. Через несколько минуть мать рассадила мне лоб и понемногу начала успокаиваться. Конечно, я проревела потом всю ночь. Конечно, больше я никогда не открывала свою заветную тетрадь, исписанную едва ли на четверть. Но я простила бы родителям это унижение, если бы оно оставалось в кругу семьи. Однако в конце той же недели к нам заявились Лэнстоуны вместе с Майком, который, разумеется, сразу и с порога назвал меня вруньей, что не повлияло на дальнейший ход событий. Словесная экзекуция повторилась. Меня не утешило даже то, что обошлось без битья. К обвинению в том, что я не по годам развратная девица, прибавилось и слово «обманщица». В моем доме независимо от того, в каком городе мы потом жили, чаще всего я слышала в своей адрес «шлюха» и «лгунья». Переезжали мы часто потому, что с того момента, как отец потерял работу после банкротства его фирмы в Джорджтауне, штат Техас, ему никак не удавалось найти себе приличное постоянное место в какой-нибудь престижной компании. Экономистов его квалификации было по всей стране хоть пруд пруди. Теперь отец, конечно же, обвинял мать, что из-за нее он когда-то не пошел учиться дальше и застрял на среднем уровне. Но, по правде говоря, он и характером-то был лодырь, вот мы и крутились только по южным штатам. Папаша постоянно твердил, что ему не по душе, во-первых, янки, во-вторых, большие города. И к тому и к другому он питал искреннее отвращение. Мне больше всего понравилось жить в Пасадине, однако, когда срок временного отцовского контракта подошел к концу, нам пришлось и оттуда уехать. Так в итоге, изрядно помотавшись, мы и оказались вновь в Джорджтауне, в окрестностях которого жили родители матери. Им принадлежит немалая заслуга в том, что мать развелась с отцом. Справедливости ради нельзя не сказать, что бабка с дедом оплатили мое обучение в Музыкальном колледже в Хьюстоне. Но не все рождаются гениями. Продолжить образование по творческой специальности мне не удалось. Да и дед скончался скоропостижно, оставив бабулю, как выяснилось, с кучей неоплаченных кредитов и немаленьких долгов. Чтобы расплатиться, пришлось продать и дом, и землю, а бабушке — переехать к дочери. То есть в наш с матерью дом. Тогда у меня и окрепло желание уехать куда угодно, лишь бы подальше. И лишь бы подольше не видеть никого из родных и ненавистных лиц. Тут-то отец (он поселился в городке с романтическим названием Эльдорадо, штат Луизиана, и неожиданно для меня резко пошел в гору — по крайней мене, если судить по тем суммам, что он переводил на мой счет) написал, что через годик он сумел бы, накопив деньжат, профинансировать мое обучение в Остинском или даже Хьюстонском университете, но пока, раз уж у меня есть острое желание уехать к черту на кулички, он предлагает мне этот годик провести у своего отца. На Аляске. Это все равно, как если бы он сказал мне:
«Поживи пока на Луне!» Как ни странно, предложение, которое раньше показалось бы мне чудовищно оскорбительным, в новой сложившейся ситуации мне понравилось. И я согласилась, связалась с дедом, которого прежде не видела ни разу просто по той причине, что он ни разу не изъявил желание знакомиться с женой своего сына и ее родителями, а также по какому бы то ни было поводу покидать ледяные пустыни и горы. Уиллоу, где жил дед, оказался симпатичным городком. Я, к собственному удивлению, довольно быстро привыкла и к местным людям, и к местным обычаям. Единственное, что мне далось труднее всего, — это холод. Но когда я свыклась с морозами, то поняла, что теперь мне еще труднее будет расставаться с этими местами. Я написала отцу, что поступление в университет откладываю еще на годик. И вот сейчас, когда полтора года на Аляске за плечами, когда закаленные ветераны-железнодорожники перестали подтрунивать надо мной на работе, когда я, кажется, уже умею постоять за себя в трудной ситуации, — влипнуть, как комар в смолу, в безвыходное положение и погибнуть… Господи! Не дай нам погибнуть…
Я прикоснулась случайно к Мэнни. Рука его была холодна как лед. Я испугалась и посмотрела ему в глаза, боясь увидеть в них смерть. Но увидела пламя. Огонь пожирал его душу. И я придвинулась к нему, прижалась, пытаясь согреться и успокоиться. Тут же к нам присоединился Бак. Тело его еще сотрясала дрожь быстро закончившейся схватки. Всего каких-то пару минут назад его раздирал страх смерти и страх оказаться перед необходимостью убить другого человека. В том, что Бак готов был убить Мэнни, у меня не оставалось никаких сомнений. А сейчас… Мы сидели, обнявшись, втроем пытаясь почувствовать, что ждет нас впереди. Гнетущая тишина, прерываемая свистом ветра и стуком колес локомотива, заливала наши уши. И неожиданно в нее ворвался какой-то посторонний звук. Я открыла глаза и увидела высоко в небе вертолет. — Смотрите!
РЭНКЕН
Найти беглеца оказалось не таким ух сложным делом. Конечно, здорово мешают туннели. Приходится следить за поездом, уворачиваться от встречных потоков воздуха и горных склонов, да еще выискивать выход из туннеля, где должны вновь показаться локомотивы. Пилоту моего вертолета не позавидуешь. Но у меня не было времени ждать, когда сцепка выскочит на равнину. Туда сейчас мчатся полицейские со всей округи, а Мэнхейм — это моя добыча.
Я приказал Конлэну спуститься на веревочной лестнице к поезду, прыгнуть на первый локомотив и остановить сцепку. А там уж мы сойдемся с этим ублюдком один на один…
Конлэн завис над беглецом, приготовился… Прыжок! Он попал точно на крышу первого локомотива, но, видимо, на самый ее край. Не учел обледенелость, наверное… Словом, зашатался, упал — и бешеная скорость беглеца бросила Конлэна прямо на лобовое стекло второго локомотива, которое он разнес вдребезги своим телом. Секунду он лежал лицом к лицу с Мэнхеймом (наверное, он уже был мертв в ту секунду), а потом тело Конлэна соскользнуло под колеса локомотива. И я увидел, как по колее потянулась красная полоса между рельсов…
— Вонючее дерьмо!
Это Мэнхейм. Он высунулся сквозь остатки лобового стекла и начал кривляться, как марионетка в кукольном театре.
— Ты видел, Рэнкен?! Ты это видел? Ну, давай же, Рэнкен!
Я улыбнулся и натянул очки против ветра и снега. Теперь я готов! Мне повезет больше, чем бедолаге Конлэну. И я шагнул из вертолета на лестницу:
— Давай, Рэнкен! Спускайся! Поезд вновь исчез в туннеле, но мне показалось, что я слышу этот, будто доносящийся из преисподней, голос:
— Тебе никогда не удастся вернуть меня, Рэнкен… Только попробуй! Попробуй! Ты живым меня не возьмешь, молокосос!
Я спускался по лестнице под вопли Мэнхейма, предвкушая удовольствие от предстоящей расправы.
— Что случилось, Рэнкен? Тебе дьявольски не повезло. Ты проиграл! Тебе не повезло! Ты слышишь меня? Ну, давай же… Останови этот поезд, Рэнкен! Ты слышишь меня? Тебе никогда не удастся остановить его! Слышишь, подонок?! Это я говорю тебе! Слышишь меня, Рэнкен?! Я же говорил тебе, что вырвусь на свободу! И я сделал это! Вот он я — на свободе! Как я ненавижу твою рожу, ублюдок! Иди же ко мне, спускайся! Все равно я выиграл! Выиграл!!!
Он орал и дергался, будто управляемый невидимыми мне ниточками, размахивал кулаками. На одно мгновение за его спиной промелькнули еще два лица. Видимо, Бак Логан и та девчонка-железнодорожница. Представляю, что эта парочка с ней вытворяла…
— Я хочу, чтоб ты спустился ко мне, Рэнкен! Спускайся! Прыгай сюда! Вот он я! Я живой, а у тебя кишка тонка! Спускайся, Рэнкен! Рэнкен, ты слышишь меня? Тебе никогда не остановить этот поезд. Никогда! Потому что он мой, понял?! Он — это я, ты понимаешь меня, Рэнкен? Я выиграл, Рэнкен! Выиграл!
И опять беглец исчез в туннеле, черт бы побрал эти кротовые норы!
ФРЭНК БЭРСТОУ
Я ничего не понимал. Кто-то что-то рассказывал, кто-то о чем-то спрашивал… Я сидел, тупо уставившись в экран телевизора, и ни о чем не думал. Просто вертел какой-то клочок бумаги. Вдруг до моего сознания дошли несколько слов. Диктор комментировал какие-то события из области чего-то космического:
— ..Количество чрезвычайно сложных экспериментов как минимум удвоится к моменту запуска в следующем месяце англо-французского метеоспутника. По словам руководителя проекта мистера Хогана,
