- Если и вы к отшельнику, то лучше не ходите.
- Почему?
- Потому что вместо ответа получите вот это. Точнее, этим, - и Гни с досадой пнул чугунный горшок; горшок откатился в сторону - и на травинках, спрятавшихся под его донцем, Гни с изумлением увидел дрожащие в переливах огней крупные живые росины.
- Черт возьми, - воскликнул Гни, - как они пробрались с неба под крышку горшка?!
- Чтоб объяснить то, - заговорил незнакомец, - что внутри печного горшка, незачем карабкаться на небо - ответ тут же, под донцем, у земли. А чтоб объяснить то, что зародилось в голове, - незачем странствовать по свету: ответ тут же, под теменем, рядом с вопросом. Загадка всегда делается из разгадки, и ответы - так было и будет - всегда старше вопросов. Не буди спутников, пусть отоспятся: вам предстоит долгий и трудный возврат.
И, прихватив с собой горшок, старик скрылся в тьме пещеры.
В тот же день трое направились в обратный путь.
Добрая традиция сюжетосложения требует, чтобы туда рассказывалось на долгих, а назад - на перекладных. Итак, предположим, что мои трое, стоптав дюжину подметок, подходят к исходу: их встречает родной городок; церковный служка, пробиравшийся, подоткнув рясу, меж луж, чинно раскланивается с Ингом; девушка со вспучившимся животом, завидев Нига, роняет ведра в грязь; завсегдатаи 'Трех королей', высунувшись в окно, кричат и машут Гни, но трое, не выпуская из рук посохов, - мимо и дальше; впереди Ниг: он ведет их к Игноте.
Пришли. Во дворе пусто: лишь колесная колея, насвежо вдавленная в грязь, да ветки хвои, от ворот к порогу. Стучат - никого. Ниг толкает, дверь - отскочила; входят в сени. 'Здесь'. Но и дверь в каморку Игноты настежь; на лежанке мятая солома; в воздухе ладан, и никого. Ниг снял шляпу. Двое других за ним. И выйдя молча, путники - вслед за зелеными иглами хвои к ограде кладбища. И меж крестов никого. Только издалека чавкающая о землю лопата. На звук. Провожавших, если и были, уже нет. Замешкался только могильщик: земля была тугая и противилась лопате.
- Здесь Игнота? - спросил Ниг.
- Здесь. Только если вам от нее что-нибудь нужно, приходите попозднее, когда кончится вечность.
- Нам ничего от нее не нужно, кроме ответа на один вопрос.
- Наше дело - закапывать трупы, а не откапывать вопросы. А трупы, как вам известно, неразговорчивы: о чем ни спроси, и рта не раскроют. Хотя вру, - ухмыльнулся могильщик и хитро подмигнул, - раскрывать-то они его раскрывают, будто слово какое хотят последнее, только сказать его им не дают - сначала тесьмой зубы к зубам, потом забьют рот землей, и какое это слово, слово мертвых, так никто никогда и не слыхал. А любопытно бы.
- Неуч,- процедил Инг.
- Почему нет креста? - осведомился Гни.
- Таким не ставят, - пробурчал могильщик и снова взялся за заступ.
Тогда трое, скрестив посохи, увязали их в крест; когда он раскинул свои прямые деревянные руки над Игнотой, Инг сказал:
- Да, страна вопросов все ширится и множит свои богатства, страна вопросов - цветет все пестрее, все ярче и изобильнее, но страна ответов пустынна, нища и уныла, как вот это кладбище. Поэтому...
- Выпьем. Аминь, - подсказал Гни.
Все трое закончили историю там, где ее и начали: в 'Трех королях'. Уф, все.
Фэв сидел, неровно и хрипло дыша. Глаза нырнули назад, в жир. Председатель не сразу нарушил молчание: - Что ж, и для вашей истории найдется место в нашей несуществующей библиотеке. - Он окунул пальцы в черную пустоту полок, как бы выбирая место, куда поставить ненаписанную книгу. - Тема ваша - это, по-моему, какой-то веселый катафалк: быстро кружа спицами средь весело мигающих факелов, он пляшет на ухабах, раскачивая пестрыми кистями и погребальной мишурой, - и все-таки это катафалк и путь его к кладбищу. Можете считать меня брюзгой, но вы все, уважаемые замыслители, норовите свалить сюжетные концы в одну и ту же могильную яму. Так не годится. Искусство литературного эндшпиля требует более тонких и многообразных разработок. Упасть в яму - легко, выбраться из нее, если она притом глубока, - труднее. Ведь не затем же мы отшвырнули перья, чтобы взять в руки лопаты могильщиков.
- Может быть, вы и правы, - качнул головой Фэв. - Мы действительно, не знаю почему, чаще делаем ход с белой клетки на черную, чем с черной на белую. Тематические разрешения у нас не благополучны, потому что... неблагополучны. Но если уж на то пошло, я берусь показать, что умею плыть и против ветра. Это будет недлинно: я столкну экспозицию моей темы в могилу, на самое дно, а затем прошу наблюдать, как она будет оттуда выкарабкиваться наверх - в жизнь.
- Ну-ну, послушаем, - улыбнулся Зез, пододвигаясь с креслом к рассказчику. - Дерзайте.
Фэв поднял лицо кверху, как бы усиливаясь что-то вспомнить; фиолетовые блики прыгнули с потолка на вспучившиеся пузыри его щек.
- Замысел этот закопошился во мне много лет тому назад. Я тогда был и подвижнее, и любопытнее, ощущал еще тягу пространства и часто путешествовал. Произошло это так. В один из моих приездов в Венецию, идя по предполуденным раскаленным калле и виколетто, я свернул - по нужде - к одному из тех мраморных приспособлений, которые торчат там чуть не из каждой стены и пахнут аммиаком. Вокруг стока, облепив стену пестрыми квадратиками, лезли в глаза адреса венерологов. А чуть в стороне, отгородившись узкой черной рамкой, как-то отдергиваясь всеми своими чинными, черными по белому, буквами от аммиачной компании, квадратилось четкое, под черным крестиком, авизо: 'Вы не забыли помолиться о тех 100 000, которым предстоит умереть сегодня?'
Конечно, это был - так, пустяк, сухая статистическая справка, ловко изловленная черным квадратиком, вежливо напоминавшим - всего лишь напоминавшим.
Я не стал молиться о ста тысячах душ, уводимых в смерть, но когда я вышел из тени стены на яркое солнце, тысячи и тысячи агоний заслонили мне день; тысячи погибающих сегодня обступили меня, тысячи солнц осыпались в тьму; я видел множество восковеющих, проостренных лиц, выкаты белых глаз; сладковатая тлень, проникая сквозь ноздри в мозг, не давала ни думать, ни жить. Помню, это пронизало меня почти физически. Я присел к одному из ресторанных столиков - мне придвинули прибор, и в ту же секунду я увидел тысячи их - на столах, с западающими ртами, медленно холодеющих, беспомощных и пугающих, выключенных из сегодня в никогда. Я не стал есть медленно остывающее минестроне, и мысль моя делала лихорадочные усилия, лишь бы вышагнуть из проклятого черного квадрата. Тогда-то и пришла мне на помощь моя тема. Она вхлынула в меня как-то сразу. Схваченный ею, помню, я механически поднялся и, быстро расплатившись с...
Тут рассказчик - вслед за ним и другие - повернул голову на звук резко отодвигаемого кресла. Неожиданно для себя я увидел Papa, вышагнувшего из круга замыслителей; в руке у него был ключ, который за секунду до того лежал на выступе камина.
- Ухожу, - коротко бросил он. Ключ металлически щелкнул, дверь рванулась с порога, и шаги Papa оборвались за глухо хлопнувшей где-то внизу створой.
Все с недоумением переглянулись.
- Что с ним? - приподнялся Шог, как если б хотел догнать ушедшего.
- К порядку, - раздался сухой голос Зеза, - сядьте. Или, если уж встали, прикройте дверь. Мимо. Фэв продолжает.
- Нет, Фэв кончил, - отрезал тот, гневно пузыря щеки.
- Потому что ушел этот?.. - запнулся Зез.
- Нет. Потому что с этим ушла - вы только представьте себе - и та: тема.
- Вам хочется, очевидно, перечудачить Papa. Пусть. Будем считать заседание закрытым. Но давайте условимся о программе следующей субботы. Очередь Шога. Предлагаю ему прыгать с трамплина, поставленного Фэвом. Пусть он - вы слышите, Шог, - увидит себя у стены, перед бумажной наклейкой в черной кайме, пусть перемыслит - вслед Фэву - мириад агоний в одном сегодня и затем желаю ему допрыгнуть: с черного на белое.
Шог откинул упрямую прядь со лба:
- Будет сделано. Мало того, разбег к трамплину, как вы это называете, я возьму сквозь отсказанную первую тему сегодняшнего собрания. Пусть это будет бег в мешке. Но у меня неделя сроку. Авось допрыгну.
