– Заткнись. Я просто читал ей стихи. Ее интеллекту не помешало бы некоторое развитие.
Эмма швырнула стакан. Не попав в Флэпа, он угодил в стену за его спиной.
– Хочешь, разведемся? Тогда ты можешь все время развивать ее интеллект.
Флэп уставился на нее. От грез о бегстве с Пэтси он перешел к странному состоянию, иногда его охватывавшему, – осознанию, что он не обязан выполнять то, что вообразил. Не успел он разобраться в своих желаниях, как мимо его головы пролетел стакан, а жена устремила на него взгляд своих бездонных зеленых глаз.
– Идиотская выходка, – он почувствовал, что внутри все опустилось. Никогда нельзя знать, что произойдет.
– Хочешь, разведемся? – повторила Эмма.
– Конечно, нет. Ты можешь постараться рассуждать здраво хоть секунду?
Эмма была удовлетворена. Она не отказалась бы швырнуть стол.
– Никогда мне больше не говори о развитии ее интеллекта. Ты не об этом думал.
– Интересно бывает поговорить о литературе с тем, кто тебя слушает, – сказал Флэп. – Ты же не слушаешь.
– Я даже больше – не люблю литературу. Все, что меня теперь интересует, – одежда и секс, как мою мать. К сожалению, я не могу себе позволить покупать одежду.
– Ты говоришь так насмешливо, – заметил Флэп. Отказавшись от попыток поспорить, он просто сидел, не глядя на нее, вид у него был очень покорный. В такие минуты пассивность была его единственным средством защиты. Не имея злости в себе, он не мог тягаться с женой. Увидев его реакцию, Эмма поднялась и отправилась в душ. Когда она вернулась, Флэп сидел на кушетке с той же книгой, из которой читал Пэтси. Раздражение у нее прошло; она больше не чувствовала враждебности, Флэп сидел со смиренным видом, так обычно бывало после того, как его пристыдили или победили в ссоре.
– Приободрись. Я на тебя больше не сержусь.
– Да, но на меня давишь. Ты действительно огромная.
Эмма кивнула. За окнами спустился вечер, и просветы между деревьями уже потемнели. Эмма пошла запереть дверь. Она была уверена в одном: что скоро родит ребенка. Стоя и наблюдая тени во дворе, она чувствовала, как ее тянет его вес.
На другом конце Хьюстона, на Лайонз-авеню, где воздух провонял парами бензина, самая горячая поборница Эммы Рози Данлап стояла перед входом в собственный дом, прощаясь с прежней жизнью, если это можно назвать жизнью, в чем Рози сомневалась. Все, что она собиралась из нее вынести, уместилось в двух дешевых чемоданах, стоявших на ее крылечке. Детей здесь не было. Лу Энн и Бустер были снова отосланы к своей тете, – у нее под ногами путалось столько детей, что от лишней пары ничего те менялось, – во всяком случае, на несколько дней, которые, как считала Рози, понадобятся ей на устройство в Шривпорте, ее родном городе.
Роясь в сумочке, она искала ключ от дома, хотя на самом деле у нее не было желания запирать его, она предпочла бы уйти, оставив его открытым. Едва ли не единственной нужной вещью, не поместившейся в чемоданы, была стиральная машина, на которую она так долго копила деньги. Дом был бедный; мебель по большей части – поломанная, да и хорошей-то она никогда не была. Пусть достается кому потребуется, – подумала Рози. – Пусть негры, и мексиканцы, и неутомимая вороватая уличная детвора, от которых она отгораживалась замками двадцать лет, заходят сюда и берут, что хотят. Пусть его загадят, ей все равно: она никогда не собирается возвращаться, чтобы пытаться наладить жизнь среди этой убогой обстановки. С Лайонз-авеню и всем, что с этим связано, – покончено; она даже обрадовалась бы, если бы несколько молодцов подкатили платформу для перевозки домов и увезли весь дом, оставив лишь пустое место, грязь да рухлядь на заднем дворе. Рози подумала, что и ее жизнь была как эта ненужная рухлядь, и если кто- нибудь увезет дом, то так Ройсу и надо.
Но привычки были сильнее; даже не желая больше ничего брать из этого дома и не собираясь в него возвращаться, она рылась, пока не нашла ключ, и все-таки заперла им входную дверь. Затем, подхватив чемоданы, она отправилась на автобусную остановку напротив кафе «Пионер-16». Кейт была на улице – подметала дневной мусор, освобождая место для вечернего.
– В отпуск собираешься? – спросила она, заметив чемоданы.
– Ага, в бессрочный.
– А. Достаточно натерпелась, да?
– Вот-вот.
Эта новость смутила Кейт, и она больше не находила, что сказать. Это, конечно, было знаменательное событие, но как нарочно ее мысли были заняты другим, а именно тем, что любовник хотел, чтобы она сделала себе татуировку. Любовника звали Даб. Ей не хотелось татуировку, но он был настойчив и даже соглашался, чтобы она сделала ее на верхней части руки, а не на заднице, где он мечтал ее увидеть вначале. И всего-то надо было вытатуировать сердечко, а внутри надпись – «Жаркая мама», а у Даба в сердечке было написано «Большой папа». Вообще-то она пообещала принять решение к сегодняшнему вечеру, и с этой мыслью в голове трудно было придумать, что ответить Рози, даже если та уезжала навсегда.
– Милая, однажды, когда будет поздно, он пожалеет, что так сглупил, – сказала она, наконец, когда Рози уже входила в автобус.
Кейт помахала рукой, но Рози этого не заметила. В автобусе не было никого, кроме шестерых крутого вида белых парней. Они нагло смотрели на Рози, и она села, загородившись маленькой баррикадой из дешевых чемоданов, думая, как будет смешно, если, после двадцати семи лет жизни на Лайонз-авеню, ее изнасилуют и убьют в тот день, когда она оттуда уезжает. В ее квартале изнасиловали многих, даже одну женщину на десять лет старше Рози. Парни смотрели на Рози, а она – в сторону.
Выйдя на Континентал Трейлуэйз стейшн, она купила билет до Шривпорта и молча села у своих чемоданов. На вокзале многие сидели молча, так же, как она. Ей казалось, что люди, которые ездили на автобусе, в основном похожи на нее – такие побитые, что им нечего сказать.
