— Вы не могли бы изъясняться определеннее, сир? Синклер продолжал смотреть в карты, лишь один мускул на щеке предательски дернулся.
— Смею сказать, сир, лучше бы вам меня об этом не просить. — Он неуловимым движением левой руки выхватил карту из веера, затем подвинул ее к центру стола уродливым крюком.
Винслоу присвистнул:
— Чтоб тебе пусто было! Ты не потерял хватку! — Но, взглянув на уродливый крюк, Винслоу густо покраснел и забормотал слова извинения: — Прости, я не хотел сказать, что…
Синклер крюком обхватил бокал и поднес его к губам. Стальной захват удерживал хрупкое стекло не слишком надежно, и все же Синклер смог допить вино до дна и вернуть пустой бокал на стол, нисколько не повредив его. Лишь одна капля кларета цвета крови осталась на крюке, и эта кровавая капля привлекла всеобщие взгляды. Она словно служила напоминанием о том, каким опасным врагом был некогда человек, сидевший в этой комнате.
Раздраженный тем напряженным вниманием, каким присутствующие провожали каждое движение Синклера, Хау не удержался от колкости:
— Уважаю способных людей, если даже они не вполне целостны.
Синклер резко встал.
— Не вечер, а пустое времяпрепровождение!
Хау воспринял это замечание как знак отступления и решил дожать:
— Но ведь вы еще можете нас развлечь. Давайте же! Какие еще трюки вы прячете в рукаве?
Синклер стремительно обернулся и подцепил своим зловещим крюком борт кителя Хау.
— Что вы думаете об этом трюке? — спросил он, подтаскивая Хау поближе.
— Отпустите меня немедленно! — прорычал тот, не делая при этом попытки отстраниться. В глазах Синклера он прочел то, что должен был прочесть: такой человек способен быть беспощадным.
Все повскакивали с мест. Винслоу заговорил первым:
— Он того не стоит, Девлин. Хемпхилл положил руку на плечо Хау:
— Не горячись, это просто плохая погода да скука играют с нами злые шутки.
— Брось, Синклер. Выпей лучше еще стаканчик вина. Левой рукой Синклер схватил со стола бокал и плеснул вино в лицо Фрамптону.
— Вот ты и пей его! — бросил он и, взглянув на человека, которого продолжал удерживать с помощью протеза, спросил: — Вы все еще желаете вызвать меня на дуэль?
Хау презрительно поморщился. Он воспрянул духом, — осознавая, что сейчас наблюдавшие за перепалкой были на его стороне.
— Я не дерусь с калеками! Лицо Синклера свело судорогой.
— Пока вы не испытаете то, что испытал я, вы никогда не поймете того, что я понимаю, — загадочно произнес он и оттолкнул Хау от себя.
Хау едва не упал, обнаружив перед всеми свой доселе тщательно скрываемый страх. Чтобы загладить оплошность, он сказал:
— Мы все наслышаны о вашем взрывном темпераменте. — Одернул мундир. — Но иногда даже офицер из колоний должен отвечать за свои поступки.
— Осторожнее, сир! — обиженно воскликнул Хемпхилл при столь пренебрежительном упоминании о военных колониального контингента. — Вы оскорбляете не одного лишь Синклера.
— Позвольте мне показать вам, как солдат из колонии может себя защитить, — сказал Синклер, подхватив лежащий на блюде с бифштексами разделочный нож.
Винслоу в тревоге шепнул:
— Не надо, Девлин. Ты позоришь себя.
— Не лезь! — Синклер схватил Винслоу за грудки и отшвырнул от себя. Тот упал, едва не опрокинув карточный стол и расплескав вино.
И вдруг Синклер отшвырнул нож и, прижав ладонь к вискам, застонал.
— Что с тобой? — воскликнул Фрамптон, но друг, словно не слыша его, покачиваясь и что-то бормоча вышел за дверь.
— Да он пьян, — презрительно процедил Хау.
— Это все его дурацкий нрав. Когда-нибудь он кончит в Бедламе.
Хемпхилл подошел к Винслоу и помог ему встать.
— Что это на Девлина нашло?
— Откуда я знаю? Хоть мы с ним и друзья, иногда я думаю, что он заходит слишком далеко.
— Чертова голова! — бормотал Девлин Синклер. Он брел через дорогу, сжимая голову обеими руками. Ему казалось, что сейчас его череп лопнет, как переспелая дыня. Боль накатывала всякий раз, как он пытался соединить воедино отрывочные воспоминания о забытом прошлом.
Иногда боль подбиралась исподволь, вначале почти незаметная, но постепенно разраставшаяся так, что глаза застилало кровавым туманом. В такие дни он старался вообще не бывать на людях. Иногда, как сегодня, например, боль набрасывалась внезапно, вкупе с яростью, способной разорвать его изнутри, словно ядро пушку. Девлин злился на себя за неспособность удерживать под контролем и ярость, и боль, но от этого голова болела еще сильнее.
Оказавшись на мосту, Синклер перегнулся через перила. Мундир сдавливал грудь, мешая дышать, и он, не понимая, что делает, принялся рвать его на себе и рукой, и крюком. Сорвав пуговицы, он наконец освободился от одежды. Синклер раскинул руки. Ночной холод оказался спасительным. Он притуплял чувства.
Синклер глубоко вдохнул. Перед глазами встали лица товарищей, которых он только что покинул. Все смотрели на него как на сумасшедшего. Нет, не все. Кто-то считал, что он играет в какую-то странную и дурную игру. Как бы там ни было, после того, что произошло сегодня, для всех стал очевидным тот факт, что он не годится на пост, на который получил назначение.
Приступы ярости, дикой, неконтролируемой, как правило, сопровождались приступами головной боли такой силы, что хотелось биться головой обо что-нибудь твердое, чтобы избавить себя от адских страданий. Но эта боль не была единственной, что мучила его. Временами фантомная боль в утраченной конечности жгла его, как каленым железом. Будь его воля, он бы сам отрубил себе руку, лишь бы избавиться от мук.
Врачи и в Калькутте, и в Тегеране прыгали вокруг него, кудахтая как курицы, качали головами, сокрушаясь его болезни, но ни один так и не смог его вылечить. Все, что они могли предложить на текущий момент, это опиум и молитвы. Опиуму он не доверял, а в молитвы не верил.
Губернатор Калькутты полагал, что возвращение в Англию поможет исцелению. Но, согласившись войти в эскорт, сопровождавший мирзу в Лондон, Синклер поставил себя в двойственное положение. Вынужденное общество бывших сотоварищей, которые считали его другом, но к которым после двух покрытых мраком лет он не испытывал ни малейшей привязанности, делали путешествие невыносимым. Чаще, чем раньше, он испытывал приступы дикой ярости и столь же дикой головной боли.
Синклер понимал, что находится на краю бездны, в которую может рухнуть в любой момент.
В груди мерзким холодным клубком, словно змея, притаилось презрение к себе. Какой толк от человека, который и собой-то править не в силах? На что годится мужчина, не способный ни кусок мяса легко отрезать, ни ширинку быстро расстегнуть? Когда-то он считался отличным наездником и знатным фехтовальщиком. Сегодня пятилетний ребенок во многих вещах даст ему фору. Но не это было самым страшным, самым страшным было другое: он не понимал до конца, кто он такой и как относится к себе.
— Лучше бы я умер, — пробормотал Девлин сквозь зубы.
Боль жгла его раскаленным клинком чуть пониже того места, где пролегал шрам, по диагонали рассекший лоб от правого виска к переносице, поперек брови. Он совершил ошибку, согласившись принять новый пост. Больше он не был тем, кем был раньше. А кем он стал, Девлин и сам не мог ни постичь, ни принять.
Смерти он не боялся. Смерть — неизменная спутница солдата, он часто видел ее, уводящую за собой то одного, то другого из его друзей и товарищей, да и врагов тоже. Нет, не смерти он боялся, он боялся позора и жалкой участи калеки.
Постепенно Синклер начал осознавать, где находится. Он услышал нежный плеск воды, влагу на губах,
