— Георгий Матвеевич, а когда вы были в плену, — спросил Витек Харламов, — у вас там были положительные герои?
— Не будем переходить на частности, — запнулся Георгий Матвеевич, испуганный на всю жизнь своим пленением в войну и ставший не в меру ортодоксальным. — Поступки определяют героя, например...
В этот миг на сухой ветви тополя появилась фигура Кулика (так звали Борьку Куликова — заядлого голубятника из восьмой морозовской казармы). Он, заложив давно не мытые пальцы в рот, свистнул.
Кружок развернулся к окну. Леньке показалось, что свист обращен именно к нему — Кулик давно приставал, предлагая махнуть бинокль Ленькиного отца «на что хошь», как он говорил.
Кулик рукой поманил Леньку к себе «на волю».
— Вот вам пример отрицательного поступка, — откомментировал Звонилкин, но его никто не слышал — все были увлечены зрелищем Кулика, который прыгал вниз с ветки.
— Я же тебе говорил: махать бинокль не буду ни на что! — категорически отклонил предложение Ленька и пошел вдоль длинного деревянного сарая с множеством отдельных дверей-входов в «персональные» отсеки.
— А ты покнокай! И будешь махаться! — Кулик открыл дверь одного из отсеков. — Канай сюда!
Ленька задержался и обернулся.
Борька Куликов по лестнице взобрался на крышу, где в большой клетке на полатях курлыкали голуби: бантастые, турмана и просто сизари.
— Лезь сюда, — позвал он.
Ленька поднялся на полати.
— Смотри, — Кулик отодвинул доску — посыпались опилки. Из опилок он извлек что-то, завернутое в некрашеный брезент, и развернул.
В брезенте лежали густо смазанный, но все равно поблескивающий воронеными плоскостями «вальтер» и пяток патронов к нему.
Ленька не спросил, откуда это. Но Кулик без слов понял его взгляд и объяснил:
— Соседний сарай — Максима. Я хотел клетку сделать больше. Стал прибивать, а доска шатается. Я нажал — доска повернулась, а там — вот это. Будешь махаться? Ты же стрелок!
— Но машина-то Максима, а не твоя. Ты хочешь ее махать? — Ленька испытующе смотрел на Кулика.
— А Максиму десять лет дали за «Гастроном». Когда он еще появится!
— Ну, смотри! — пожал плечами Ленька.
Ленька в темной коммунальной ванной комнате, превращенной жильцами в кладовку, под светом фотоувеличителя собирал «вальтер». Собрал, взвел, нажал на курок. Удовлетворенно ухмыльнулся. Сунул «вальтер» в черный пакет, пакет — в коробку из-под фотопластинок, коробку — под доску увеличителя. И выключил свет.
Кулик стоял на крыше, победно глядя в артиллерийский бинокль: его голубка лихо вела за собой чужака.
Ленька сидел рядом с голубиным лотком и смотрел в небо, прикрыв глаза козырьком ладони.
— Кулик, иди сюда! — донеслось снизу. Кулик подошел к краю крыши.
На травке, между сараями, расположилась компания — столом служил дощатый ящик. Костя Коновалов сидел возле него на табуретке, остальные — на травке.
— Кого ты привел? — спросил Костя, расстегивая рубаху с вышивкой по воротнику и застежкой — «расписуху», как именовалась она на местном наречии.
— Это Ленька. С Крутого. Учится в первой школе, — доложил Кулик.
— Зови его сюда! — скомандовал Костя.
Ленька подошел.
— Выпьешь? — ощупывая взглядом долговязого чернявого парня, спросил Костя.
— Выпью.
Кто-то из сидевших на траве передал полный граненый стакан водки Косте, тот — Леньке.
Все замолкли в ожидании потехи.
Ленька влил в себя содержимое стакана.
— Еще! — то ли предложил, то ли скомандовал Костя.
Ленька выпил еще.
— Ну как? — поинтересовался Костя.
— Нормально, — выдавил Ленька через силу.
Присутствующие заржали.
— Закуси, — Костя протянул ему тоненькую стрелку лука.
Парень с сомнением — разве этим закусишь — повертел лук в руках.
— Кто я? Не догадываешься? — спросил хозяин компании в «расписухе». — Я Костя Коновалов. Держу город. Не боишься со мной говорить?
— А что я сделал, чтобы бояться?
На траве заржали:
— Что он сделал!!! А тут и делать ничего не надо!
— Шпана, тихо! — приказал Костя. — Наливай!
И снова протянул стакан.
— Больше не могу. — Ленька икнул.
Вокруг опять заржали.
Костя выпил сам, неторопливо закусил:
— «Смерть Ивана Ильича» читал?
— Читал, — ответил Ленька без энтузиазма.
— Понравилось?
— Нет.
— Почему?
— Страшно.
Компания потешалась.
Кулик наблюдал за этой потехой, сидя на краю крыши сарая и оглаживая голубя.
Какой-то, с масленой челкой, показал пальцем на Леньку:
— Ему страшно!
Костя повернул голову — и все стихло.
— Ты приходи сюда, мы с тобой про Ивана Ильича потолкуем. Заметано?
— Заметано. — Хмель достал Леньку, и он охотно согласился, лишь бы прекратить разговор и ровненько уйти.
Фотокор, склонившись к видоискателю широкопленочного аппарата, установленного на залихватском штативе с обтянутыми кожей ножками, «организовывал» ребят в композицию:
— Ты... вот ты... голову левее и на меня. Так. Теперь ты — чуть-чуть пригнись или... поменяйся вот с ним местами — он ниже...
Ребята стояли в основном затылками к фотографу, фасом в кадр был обращен только Звонилкин, благородно поблескивая очками.
— Очки снимите, — распорядился фотограф.
Учитель поспешно выполнил указание и осведомился:
— Может быть, включить подсвет?
За его спиной красовался фанерный стенд с десятком машинописных колонок, прикрепленных кнопками, а поверху стенда — стеклянная полоска с надписью «Литературная газета». Собственно, во имя выпуска этой школьной затеи и происходила инсценировка.
— Включите, включите подсвет, — не сразу и снисходительно согласился фотокор.
Звонилкин сделал несколько шагов вдоль коридора, оказался у портрета Берия (портреты членов Политбюро висели в полном составе, Берия — был не ближним к газете, но за ним на стене располагалась розетка).
Учитель просунул руку за портрет, нащупал болтавшийся штепсель и воткнул его в отверстия
