Хорошие жены

видела, что деньги приносят материальные блага: поэтому она решила добиться денег и благ — не для себя одной, но для тех, кого любила больше, чем себя.

Мечта обеспечить удобства семье, дать Бесс все, что ей хочется — от земляники зимой до рояля в ее спальне, самой отправиться за границу и всегда иметь больше чем достаточно, так, чтобы она могла позволить себе роскошь заняться благотворительностью, — эта мечта многие годы оставалась самым заветным воздушным замком Джо. Путь к этому замку, пусть долгий и нелегкий, открыло участие в конкурсе на лучшую сенсационную историю. Но катастрофа, постигшая ее роман, на время лишила ее уверенности в себе, ибо общественное мнение — великан, который напугал и более мужественных мальчиков с пальчик, взбирающихся на более высокие бобовые стебельки, чем ее. Как этот бессмертный литературный герой, она немного отдохнула после первой попытки, результатом которой в сказке, если я правильно помню, было падение и получение наименее ценного из сокровищ великана. Но воля, побуждавшая мальчика с пальчик «встать опять и попытаться еще раз», была столь же сильна и в Джо, и теперь она карабкалась с теневой стороны и завоевала больше трофеев, но едва не потеряла то, что гораздо более ценно, чем любое богатство. Она принялась писать сенсационные истории, ибо в то «мрачное средневековье» даже во всех отношениях безупречная Америка зачитывалась всяким вздором. Джо ни с кем не советовалась, но состряпала «захватывающую историю» и сама смело понесла ее мистеру Дэшвуду, редактору «Еженедельного землетрясения». Она никогда не читала «SartorResartus»[46], но женское чутье говорило ей, что на многих одежда оказывает влияние более мощное, чем ценности характера или магия манер. Так что она надела свое лучшее платье, постаралась убедить себя, что не волнуется и не нервничает, смело преодолела два марша темной и грязной лестницы и оказалась в неприбранной комнате, облаке сигарного дыма и обществе трех джентльменов, сидевших задрав ноги выше своих шляп, которых ни один из них не потрудился снять при ее появлении. Несколько обескураженная таким приемом, Джо замялась на пороге, пробормотав в большом смущении:

— Извините, я ищу редакцию «Еженедельного землетрясения». Я хотела бы видеть мистера Дэшвуда.

Задранная выше всех пара каблуков опустилась, вверх поднялся самый прокуренный джентльмен и, заботливо и нежно сжимая в пальцах сигару, выдвинулся вперед с кивком и взглядом, не выражавшим ничего, кроме сна. Чувствуя, что должна пройти через это испытание, Джо подала ему свою рукопись и, краснея с каждым словом все гуще, выдавила из себя по частям маленькую речь, заботливо приготовленную для такого случая:

— Моя подруга попросила меня предложить вам… рассказ… просто для пробы… хотела бы ваше мнение… будет рада написать еще, если это подойдет.

Пока она краснела и бормотала, мистер Дэшвуд, взяв рукопись, переворачивал страницы двумя довольно грязными пальцами и окидывал критическим взглядом аккуратно написанный текст.

— Не первая попытка, я полагаю? — проронил он, отметив, что страницы пронумерованы, исписаны только с одной стороны и рукопись не перевязана ленточкой — верный признак новичка.

— Нет, сэр. У нее есть опыт, и она получила приз за рассказ в «Бларнистоунском знамени».

— О, вот как? — И мистер Дэшвуд окинул Джо быстрым взглядом, который, казалось, отметил все, что на ней было, — от кокардки на шляпе до пуговиц на ботинках. — Что ж, можете оставить, если хотите. Такого рода вещей мы сейчас имеем на руках больше, чем можем пристроить, но я пробегу глазами на досуге и дам вам ответ на следующей неделе.

Нет, Джо не хотелось оставлять рукопись, так как мистер Дэшвуд совсем не понравился ей; но в сложившихся обстоятельствах ей не оставалось ничего, как только поклониться и уйти, приняв особенно высокомерный и достойный вид, что она обычно делала, когда была уязвлена или сконфужена. В этот момент было и то и другое, так как понимающий взгляд, которым обменялись джентльмены, явно свидетельствовал, что ее выдумка насчет «моей подруги» рассматривалась как хорошая шутка, а смех, вызванный каким-то замечанием редактора, закрывшего за ней дверь, довершил ее растерянность. Почти окончательно решив никогда не возвращаться, она пошла домой и дала выход своему раздражению в усердном шитье передников, а через час-другой успокоилась настолько, что могла посмеяться над всей сценкой, и стала с нетерпением ожидать следующей недели.

Когда она пришла снова, мистер Дэшвуд был один, чему она обрадовалась; мистер Дэшвуд был далеко не таким сонным, как в прошлый раз, что было приятно; и мистер Дэшвуд не был так глубоко поглощен своей сигарой, чтобы забыть о своих манерах, — так что их вторая встреча вызвала у Джо более положительные чувства.

— Мы возьмем это (редакторы никогда не говорят «я»), если вы не возражаете против некоторых изменений. Слишком длинно, но если исключить пассажи, которые я отметил, будет как раз подходящей длины, — сказал он деловым тоном.

Джо едва узнала свою рукопись, так измяты и исчирканы были страницы, и, чувствуя себя, как мог бы чувствовать нежный родитель, если бы его попросили отрезать ноги его младенцу, чтобы тот поместился в новую колыбель, просмотрела отмеченные места, с удивлением заметив, что все моральные размышления — которые она заботливо вставила в качестве противовеса необыкновенным приключениям и любовным сценам — были вычеркнуты.

— Но, сэр, я считала, что в каждой истории должна быть какая-то мораль, поэтому я позаботилась о том, чтобы некоторые из моих грешников раскаялись.

Редакторская серьезность мистера Дэшвуда смягчилась улыбкой, поскольку Джо забыла о своей «подруге» и говорила так, как мог говорить только автор.

— Люди любят, чтобы их развлекали, а не поучали. В наши дни мораль имеет плохой сбыт, — что, между прочим, было не совсем справедливым утверждением.

— Ас этими изменениями, вы думаете, рассказ пойдет?

— Да, оригинальный сюжет, довольно неплохо разработан, хороший язык и так далее, — любезно ответил мистер Дэшвуд.

— А что вы… то есть какое вознаграждение… — начала Джо, не совсем уверенная, как нужно выразиться.

— Ах да, мы даем от двадцати пяти до тридцати за такого рода вещи. Выплата после публикации, — ответил мистер Дэшвуд, словно прежде этот момент ускользнул от его внимания; такие мелочи, как говорят, часто ускользают от внимания редакторских умов.

— Очень хорошо, можете взять, — сказала Джо, возвращая рукопись с довольным видом, так как после доллара за колонку даже двадцать пять кажутся хорошей оплатой.

— Могу я передать моей подруге, что вы возьмете и другие, если у нее есть еще лучше, чем этот? — спросила Джо, не ведая о том, что язык уже выдал ее, и ободренная успехом.

— Посмотрим; обещать ничего не можем. Скажите ей, пусть делает короче и интереснее, и без всякой морали. Какое имя хотела бы поставить ваша подруга? — спросил он небрежным тоном.

— Без подписи, пожалуйста, она не хочет указывать свое имя, а псевдонима у нее нет, — сказала Джо, краснея помимо воли.

— Как хочет, разумеется. Публикация на следующей неделе. Вы зайдете за деньгами или прислать вам? — спросил мистер Дэшвуд, испытывая естественное желание узнать, кто его новый автор.

— Я зайду. До свидания, сэр.

Когда она вышла, мистер Дэшвуд задрал ноги с изящным замечанием:

— Бедная и гордая, как обычно, но вполне подойдет. Следуя указаниям мистера Дэшвуда и взяв за образец миссис Нортбери, Джо смело нырнула в пенистый океан сенсационной литературы, но благодаря спасательному кругу, брошенному ей другом, выплыла вновь, не став намного хуже от этого погружения.

Как и большинство юных писак, за своими героями и обстановкой она отправлялась за границу; бандиты, графы, цыгане, монахини и герцогини появлялись на ее сцене и играли свои роли так безошибочно и задорно, как только можно было желать. Ее читатели были не слишком разборчивы насчет таких пустяков, как грамматика или правдоподобие, а мистер Дэшвуд милостиво позволял ей заполнять колонки его издания за мизерную плату, не считая необходимым сообщать ей, что было настоящей причиной его