Любовь Львовна Арестова
Случай на реке
Старенький «Москвич» жалобно постанывал на колдобинах, разбрызгивая по сторонам коричневатую жижу. Казалось, дождь лупит по дороге прицельно. Тугие струи стреляли прямо в лужи, взрывая их пузырями.
В машине царило молчание. Мне казалось, что молчали все по-разному.
Плотный, с густой седеющей шевелюрой, хмурый шофер молчал укоризненно. Я сочувствовал ему. После такой нагрузки по выщербленной гравийной дороге да по непогоде не миновать «Москвичу» ремонта. Шофер долго не соглашался везти нас в такую даль, почти за 200 километров. И подчинился только, когда начальник порта, выйдя из себя, хлопнул ладонью по столу: «В конце концов, ты на работе и машина тоже. А за по ломку я отвечаю». Я не мог гарантировать шоферу благополучного возвращения — потому и сочувствовал.
А вот Геннадий Иванович Чурин — худой блондин средних лет — молчал обиженно. Он считал, что ему, капитану-наставнику порта, незачем было трястись за тридевять земель и заниматься, как он выразился, — милицейскими делами. Его дело — водный транспорт в пор ту, все остальное его не касается. Я не мог убедить его в обратном. Времени для этого было мало, кроме того, я знал, что в своей неправоте он скоро убедится сам. Помощь специалиста была нам необходима. Кроме меня — я работал тогда следователем милиции — в машине ехал оперуполномоченный уголовного розыска Гоша Таюрский, широкоскулый смуглый сибиряк, щупловатый, но жилистый. Он тоже молчал, потому что ухитрялся дремать даже в такой обстановке. Он привык к неудобствам и неожиданностям.
Помалкивал и я. Собственно, обо всем, что было известно, мы переговорили перед отъездом. Знали мы очень мало, и сейчас я, подпрыгивая на продавленном переднем сиденье «Москвича», обдумывал ситуации, в которых мы могли оказаться. Мысли невольно обрывались с каждым новым ухабом, открывавшим меня от сиденья и бросавшим затем на жесткий металл между коварно расступавшимися пружинами.
Надо было запастись терпением часа на четыре такого пути. Зато на пристани с красивым названием Жемчужная нас ждал катерок. Он-то, не колыхнув, доставит до места. На катере нас, конечно, напоят чаем.
Промозглая сырость стояла в машине. От неподвижности, тесноты, влажного холодного воздуха мерзли ноги. И хотя июнь стоял на дворе, холод был осенний — беспросветный и липкий.
Мы выехали рано утром, еще до семи. Часов пять на кряхтящем старце — «Москвиче» — это в лучшем случае, если без поломок. На катере, говорил Чурин, тоже два-три часа пути. Значит, прибудем засветло и можно будет начать работу. Но сначала чай. Так хочется горячего чаю! Зря отказался я от термоса, который давала мне жена. И неужели никто не поступил разумнее? Я покосился на спутников.
Словно в ответ на мои мысли заворочался Чурин, упирая колени в спинку моего многострадального сиденья.
— Разверзлись хляби небесные. — Двухчасовое молчание, кажется, кончалось. — Чаю хотите? Что-то продрог я. — Голос Чурина будто застоялся.
— Спаситель, — я шутливо поднял руки и получил широкую пластмассовую крышку от термоса. В крышке плескался чай — горячий, крепкий — именно о таком я только что мечтал.
Шофер от чая отказался. Гоша, съежившись в углу, дремал, а я повернулся, насколько мог, к Чурину, отдал пустую крышку и бодро сказал:
— Порядок!
— Порядок… — ворчливо повторил Чурин, — у меня работы по горло, а я с вами путешествую. Каждый должен делать свое дело…
Чурин явно хотел оседлать старого конька, и я поспешил увести разговор в сторону, интересовавшую меня. Да и его самого интересующую — в этом я был уверен.
— Неужели у Вас, Геннадий Иванович, нет никаких предположений? Никогда не поверю.
— Есть, конечно, как не быть. — Чурин легко переключился, и я понял, что он не переставал думать об этом. — Только зачем нам предположения? Истинная картина нужна.
— За картиной и едем, — ответил я, а Чурин покачал головой — то ли сомневаясь, то ли соглашаясь. Я не люблю неопределенных жестов, Чурин заметил это по моему лицу и наконец смилостивился. Капитан- наставник был умный мужик, и его недовольство поездкой было вынужденным, от загруженности в порту. Но я уже видел, что он смирился с неизбежным и весь в мыслях о загадочном происшествии, вынудившем нас отправиться в дорогу.
Что мы знали? На землечерпальном судне, именуемом попросту земснарядом, пропал человек. При совершенно невыясненных обстоятельствах бесследно исчез матрос Балабан. С начала навигации земснаряд стоял ниже пристани Жемчужной, углублял дно и добывал отличный речной гравий, который периодически вывозили буксиры. Экипаж был малочисленный. Люди, на целый плавсезон оторванные от семьи, работали напряженно, со временем не считались и были на виду друг у друга. Это к тому, что тайны на земснаряде не существовали. Во всяком случае, так считалось.
Балабан работал первый сезон, в отделе кадров порта сведения о нем были самые скупые — родился, учился. Настораживало, что был судим за кражу, но это ни о чем еще не говорило. Срок отбыл и устроился на работу в порту. Его отправили на земснаряд: там всегда с кадрами туго.
Так вот, этот Балабан заступил вечером на вахту, а утром его нигде не оказалось. Вещи матроса были на месте, сам же он исчез.
Получив это сообщение, я особой загадки в нем не увидел: матрос мог упасть нечаянно за борт, а мог стать жертвой преступления. Разберемся.
Загадочным исчезновение матроса сделало второе сообщение: год тому назад на этом же земснаряде тоже пропал матрос. Факт этот расследовали, но, не дознавшись, приостановили дело. Матроса так и не обнаружили до сих пор.
Новое исчезновение было непонятным и поэтому таинственным и волнующим настолько, что команда земснаряда отказывалась от ночных вахт и вообще, как мне сказали, готовилась сбежать на берег. В ночном исчезновении людей роковую роль стали приписывать самому земснаряду. Особое старание проявлял в этом матрос Приходько. Конечно, люди страшатся необъяснимого. Прошлогоднее дело я поднял, тщательно изучил и сейчас вез с собою в портфеле: не будет ли чего общего в этих двух печальных событиях? Это было все, чем я располагал.
Мы продолжали начатый разговор.
— Если предположить, «кому это выгодно»? — Чурин поднял вверх указательный палец, но назидательного жеста не получилось, машину сильно тряхнуло, и капитан схватился за мое плечо. — Так вот, если по этой формуле — я не вижу, кому было бы выгодно исчезновение матроса.
— Формул у нас полно, — я попытался шутить, — вплоть до «ищите женщину». Но, чтобы составить формулу, нужны данные. У нас же — одни неизвестные. А не может ли наш ларчик просто открываться? Ключиком техники безопасности?
Чурин беспокойно завозился на сиденье. Этот вопрос был для него из числа самых нежелательных.
— Видите ли, уважаемый Сергей Борисович, техника безопасности на флоте — вещь достаточно сложная. Река и судно постоянно подбрасывают задачки. И решить их не каждому под силу. Не всегда, во всяком случае, — поправился он. — Балабан прошел обучение, вы журнал с его подписью видели — что я могу вам сказать?
Журнал я, действительно, видел. Мне показали его в порту в первую очередь. Балабан расписался, что прошел курс обучения по технике безопасности. Но вот как он знал эти правила и как применял?
— И вообще, — продолжал Чурин, — какая там у вахтенного матроса опасность могла быть? Река спокойна, земснаряд исправен, все, как говорится, в порядке. Не-е-т, — протянул он, — эта пропажа по
