Энн подумала минуту, передернула плечами и ответила:
— Нет, милый, сейчас не расскажу. Может быть, как-нибудь в другой раз.
Глава тридцатая
Миссис Блайт была одна у себя в комнате. Джильберта опять вызвали к больному. Энн села у окна пообщаться несколько минут с теплой ночью, насладиться волшебным очарованием освещенной луной комнаты.
Она немного устала от хлопот, а сейчас наступила такая славная тишина… дети заснули, дом прибран. Из окна доносились ночные звуки, которые Энн так хорошо знала и любила. В гавани слышался тихий смех. В Глене кто-то пел, и мелодия была неуловимо знакома, как песня, услышанная много лет тому назад. На водной глади лежала серебряная лунная дорожка. Деревья вокруг Инглсайда таинственно перешептывались между собой. В Долине Радуги ухала сова.
«Какое это было счастливое лето», — думала Энн… и у нее вдруг кольнуло в сердце: она вспомнила слова, которые как-то произнесла тетя Китти из Верхнего Глена: «Лето прошло, и оно уже никогда не повторится».
Да, это лето уже никогда не повторится. Наступит другое, но ее дети станут немного взрослее… Рилла пойдет в школу… «и у меня больше не будет в доме малышки», — грустно подумала Энн. Джиму двенадцать лет, и уже идет разговор о «вступительных экзаменах». Давно ли он был младенцем в беленьком домике? Уолтер очень вырос; утром Нэн дразнила Ди по поводу какого-то «мальчика» в школе, а Ди покраснела и тряхнула головой. Что ж, такова жизнь. Радость и боль… надежда и страх… и беспрерывные перемены. Надо без сожаления расставаться со старым и с радостью принимать новое, научиться его любить, а потом расстаться и с ним. Как ни прекрасна весна, она должна уступить дорогу лету, а лето — осени. Рождения… свадьбы… смерти…
Энн вдруг вспомнила, как Уолтер попросил рассказать ему про то, что случилось на похоронах Питера Керка. Она не могла забыть это происшествие. Никто, кто был там, конечно, не забыл и никогда не забудет. И сейчас, сидя в сумерках у окна, Энн вспомнила те похороны.
Это было в ноябре — вскоре после того, как они переехали в Инглсайд… Всю неделю перед похоронами стояло чудное бабье лето. Керки жили в Моубрей Нерроуз, но ходили в церковь в Глене, и Джильберт был их доктором. Так что Блайтов пригласили на похороны.
День был теплый, тихий, перламутрово-серый. Природа надела коричнево-лиловые одежды ноября. Там, где солнце прорывалось сквозь облака, на холмах и на равнине пестрели пятна солнечного света. Дом Керков стоял близко от берега, и хотя его отгораживал от моря еловый лесок, сквозь него прорывался соленый морской ветер. Дом был большой, зажиточный, но Энн всегда казалось, что с торца он напоминал узкое, злобное лицо.
Энн остановилась поговорить со стоявшими в ожидании женщинами. Все они были трудяги, для которых похороны представляли собой немалое развлечение.
— Я забыла взять носовой платок, — сказала миссис Блейк. — Чем же я буду вытирать слезы?
— А с чего это тебе плакать? — спросила ее золовка Камилла Блейк. Она не любила женщин, готовых пустить слезу по любом поводу. — Питер Керк тебе не родственник, и ты никогда его не любила.
— Я считаю, что на похоронах полагается плакать, — сказала миссис Блейк. — Этим мы выражаем уважение к ближнему, которого призвал Господь.
— Если на похоронах Питера будут плакать только те, которые его любили, боюсь, что слез мы вообще не увидим, — сухо заметила миссис Родд. — Чего уж скрывать — ханжа он был и лицемер, и все мы это отлично знаем. Ой, кто это пришел? Неужели Клара Уилсон?
— Она, — прошептала миссис Брайан, как бы не веря собственным глазам.
— Да-а. После смерти первой жены Питера она сказала ему, что ее ноги больше не будет в его доме и что она придет только на его похороны — и вот сдержала слово, — шепнула Камилла Блейк. — Первый раз он был женат на ее сестре, — объяснила она Энн, которая с любопытством взглянула на Клару Уилсон. Та прошла мимо них, устремив горящий взор вперед. Это была худенькая женщина с трагическим лицом, на котором резко выделялись черные брови. На волосах цвета воронова крыла у нее сидела смешная шляпка с перьями и короткой вуалью, которые еще носили пожилые женщины. Клара ни на кого не посмотрела и ни с кем не заговорила. Шурша черной юбкой из тафты, она поднялась по ступеням на веранду.
— Вон Джед Клинтон вышел — уже скорчил свою похоронную мину, — саркастически сказала Камилла. — Видно, пора заходить. Он вечно хвастается, что на похоронах, которые организует он, все идет как по нотам. Никак не может простить Винни Клоу за то, что она упала в обморок
— А почему они обратились к похоронных дел мастеру из Лоубриджа, а не из Глена? — спросила миссис Дональд.
— К кому? Картеру Флэггу? Да что вы, милая, они с Питером всю жизнь на ножах были. Картер ведь хотел жениться на Эми Уилсон.
— Она многим нравилась, — вздохнула Камилла. — Такая была красивая девушка: волосы цвета меди и черные глаза. Но Клара была еще красивее ее. Странно, что она не вышла замуж. А вот наконец и пастор… и с ним преподобный мистер Оуэн из Лоубриджа. Ну, конечно, он же кузен Оливии. Неплохой пастор, только слишком уж много «О!» вставляет в свои проповеди. Пошли, что ли, а то Джед на стенку полезет.
Энн задержалась на секунду возле гроба. Ей никогда не нравился Питер Керк. «У него жестокое лицо», — сказала она, увидев его в первый раз. Довольно красивое, но с холодным стальным блеском в глазах, под которыми уже тогда образовались мешки, и тонкими, крепко сжатыми губами скупца. Он слыл заносчивым эгоистом, даром что изображал из себя елейно-набожного человека. «Никогда не забывает, какая он важная птица», — говорили о нем. Но в целом Питер пользовался уважением соседей.
Керк и в смерти выглядел таким же заносчивым, как в жизни, а его сложенные на груди руки с длинными пальцами вызвали у Энн неприятное ощущение. Она представила себе зажатое этими пальцами женское сердце и бросила взгляд на Оливию Керк, сидевшую рядом с гробом. Это была высокая красивая женщина с большими голубыми глазами. «Зачем мне дурнушки?» — как-то сказал Питер Керк. Ее лицо было бесстрастно, на нем не было следов слез. Но, может, это потому, что Оливия из рода Рэндомов, а те известны своей сдержанностью. Во всяком случае, она была в трауре и держалась, как подобает скорбящей вдове.
В комнате стоял тяжелый запах от множества цветов, окружавших гроб Питера Керка, который при жизни вообще не подозревал о существовании цветов. Венки прислали прихожане его церкви, Ассоциация консерваторов, попечительский совет школы, цех сыроделов. Его единственный сын, с которым он уже много лет был в ссоре, не прислал ничего, но клан Керков сложился на огромный венок из белых роз, на котором красными бутонами была сделана надпись «Мир праху твоему». Был венок и от Оливии — из белых лилий. При взгляде на него лицо Камиллы передернулось, и Энн вспомнила ее рассказ, как вскоре после второй женитьбы Керка она приехала к нему на ферму и Питер при ней выбросил в окно горшок с лилией, которая принадлежала Оливии. При этом он крикнул, что не потерпит в доме всякой дряни.
Оливия, кажется, восприняла этот инцидент спокойно, и больше в доме лилий не появлялось. Неужели этот венок?.. Энн посмотрела на спокойное лицо миссис Керк и решила, что ее подозрение необоснованно. В общем-то цветы обычно выбирает человек, ответственный за оформление похорон.
Хор запел «Смерть, как узкий пролив, отделяет наш мир от небесного». Энн поймала взгляд Камиллы и поняла, что обе они думают об одном: придется ли Питер Керк ко двору в мире небесном? Энн, казалось, слышала насмешливые слова Камиллы:
— Попробуйте представить себе Питера Керка с нимбом вокруг головы и арфой в руках!
Преподобный мистер Оуэн прочитал главу из Библии, а потом молитву, перемежая свои слова многочисленными «О!» и взывая к скорбящим сердцам. Затем пастор из Глена вознес покойнику хвалу, которая многим показалась чрезмерной, хотя, конечно, на похоронах об усопшем полагается говорить
