– Конечно разная! Это людей просто размножать, а одежу непросто. Было бы просто, ты бы и не работал никогда. Только бы сидел, да на одежу своим варевом брызгал, а потом излишки продавал бы. А где нашему Константину Дмитриевичу одинаковых порток на себя и на того набрать? Только не подойдет это.
Кто его знает, как они одеться в следующий раз вздумают?
– Тогда по-другому, – не сдавался Пензяк, – я вот вроде уже и отличать их стал. Второй-то у меня, вроде, хуже получился. Лицом дурнее, телом толще, а волосы и вообще, как у Буратины. Сказывается мне, при случае я различить их смогу и без приметы.
– А если не сможешь и не на того своим варевом брызнешь?
– Тогда хана участковому, – пригорюнился колдун. – Средство, что я для второго припас, необратимое. То есть только в один конец действует. Туда – можно, а обратно уже никак. Выход заказан. Оставь надежду, всяк сюда входящий. В одну реку нельзя войти дважды. Уехал цирк, а клоуны остались. В сторону неблизкую лодочка отчалила. Пропала собака по кличке «Дружок».
– Хватит, хватит, – отмахнулась от него бабушка Пелагея, – и так знаю, что ты умный. А чего за средство-то?
– На возвращение потери. Скажем, потеряла ты радикюль с билетами на пароход. А билетов больше нет, кончились. А тебе непременно надо на пароходе уплыть, скажем, за возлюбленным. Тогда ты не мечисси, как тигра угорелая, а идешь спокойненько ко мне и требуешь средство от потери. Я тебе его даю, со скидкой, конечно, ты его выпиваешь и тут же находишь свой радикюль в целости и сохранности. Понятно?
– Понятно. А чего участковый потерял?
– Темнота! Личину он свою потерял истинную. А вот отвара нахлещется, сразу двойник и пропадет.
– А как отвар на вкус? – оживилась Пелагея, – у меня наперсток куда-то закатился.
– На вкус – полный порядок. То есть гадость неимоверная. А что делать? Приятными на вкус только Чупа-чупсы да Виагры бывают. То есть то, от чего никакой пользы нет, а вред один – кариес там, другие неприятности. А настоящие лекарства самые гадостные на вкус. Уж кому знать, как ни мне.
– И как же ты его этот отвар пить заставишь?
– Придумаем, – весело подмигнул ей дед, – али мы с тобой не сила? Али нам впервой интриги плести?
– Печной посодействует, – осветилось ангельским светом
лицо Пелагеи, – он горазд гадости делать. Либо ночью в глотку ему вольет, либо еще как.
– Нельзя через Печного, – позавидовал будущему успеху соперника Ванька-Пензяк, – помнишь, говорили, что в его шкуру тоже черт те что запихать могли?
– Так ты думаешь... – глаза бабушки Пелагеи по-девичьи округлились.
– Все может быть, – туманно не стал договаривать Пензяк.
Ванька-Пензяк был неплохим психологом. Он знал, что соперника нельзя хаять просто, откровенно и банально. Полунамек может заронить в душу женщины гораздо больше, чем явный поклеп. И совесть спокойна – а чего он сказал-то? Собственно, ничего...
– Я нашел его!
Костик и его двойник столкнулись прямо на улице, и повели себя так, как и должны были себя вести двойники. А то есть заорали одинаково дурными голосами одну и ту же фразу. Далее они повели себя еще более логично, обменявшись одним и тем же неполным предложением:
– Как ты?
Потом, видимо, опомнившись, заговорили вразнобой, жарко жестикулируя и горячась, совершенно не замечая милую парочку, присевшую за ближайшим сугробом.
– Глянь-ка, ссорятся, – с удовлетворением в голосе произнесла Пелагея. – Может, и отвар твой не сгодится.
– Как так ссорятся? – обиделся Пензяк, – не могет такого быть. Это нечестно. Это нарушение. На ком я эксперимент буду ставить?
– Гоист ты, Ваня, – попеняла ему Крестная Бабка, – еще не известно, что там твой отвар понаделать может. А вдруг их еще больше появится?
– Ничего и не эгоист, – горячился Пензяк, – а экскрименты без жертв не бывают. Это тебе каждый аспирант скажет. Темнота.
– Да уж куда нам, двоечницам, – притворно вздохнула Пелагея, – мы и словов таких не знаем, какими ты бросаесси. Видать, не судьба нам с тобой, Ванечка, не судьба. Ищи себе другую. Пятерочницу. Аспирантку эту самую. А я лучше Печного навещу. Он старыми друзьями не бросается. Он мужчина порядочный.
– Ну и иди, – надулся Ванька, – все равно приворожу.
– А и попробуй, – донесся до него молодой, озорной голос Пелагеи.
– Неужели Калерия? – послышалось с другой стороны.
Ванька-Пензяк еле успел опять юркнуть за сугроб. Мимо него как раз проходило два Комаровых. Двойной участковый прошел быстро, поэтому Пензяк не слышал продолжения разговора.
– Ты хочешь сказать, что это на нее не похоже? – ответил тот участковый, что дурнее лицом.
– Нет. Как раз на нее похоже. Она слишком незаурядна, чтобы быть простой сестрой милосердия. И она вполне может состоять в банде, точно так же, как и Куркулевы.
– Согласен. Скорее всего, Рыбий Глаз действительно действует не один. Кстати, – тут же поморщился Кирилл, – когда я говорю это «Рыбий Глаз», у меня создается впечатление, что мы играем в казаки- разбойники. Давай дадим ему кодовое название, что ли... Объект, например.
– Или просто эр-гэ.
– Сойдет и РГ.
– Насчет Куркулевых и мне не все ясно, – медленно, словно пытаясь поймать ускользающую мысль за хвостик, начал Костя. – Все село знает, что Бирючиха и на порог не пускает брата. Как же Коля-Болеро может подбрасывать сельчанам письма, которые она печатает дома? Как он передает ей сведения о грешниках? Крадется под покровом ночи в дом?
– Может, через детей? Я тебя уже спрашивал о том, общаются ли дети Куркулевых с дядей. Ты мне не ответил. Так общаются, или нет?
– Мальчишки не общаются. Подросткам свойственна жестокость, они поддразнивают Колю, он обижается. Несмотря на то, что у него не все в порядке с головой, Коля очень тонко чувствует.
– А девочка? Ты, вроде, говорил, что у них дочь школу заканчивает.
– Говорил? – сам удивился Костя. Он что-то не помнил,
чтобы упоминал о Василисе. – Она общается. Коля очень любит Василису, а она отвечает ему взаимностью. Она добрая.
– Все у вас тут добрые, – заворчал Кирилл, не заметив смущения брата, – и Калерия ангел небесный, и папенька ее, и Василиса эта. А шантажистов развелось, ступить некуда. Запустил ты участок, брат, запустил. Вдвоем не разгрести.
Вот нам бы сюда Виктора Августиновича!
– А я не хочу.
– Чего не хочешь? – с недоумением посмотрел на брата Кирилл.
– Не хочу, чтобы нам помогал Виктор Августинович, – проигнорировал Костик недоумение брата. – Понимаешь, нет ничего проще, чем захлюпать носом и нажаловаться
Афиногенову. Но мы должны сами. Он всегда верил в нас. Он должен нами гордиться.
Кирилл не ответил. Он втайне немного завидовал отношениям брата и учителя. Всегда считалось, что Кирилл быстрее, чем Костик, соображает. Что решения его отличаются большей креативностью. Что он настойчивее и упорнее идет к намеченной цели. Что на него на улице заглядывается больше девушек, в конце концов. На тренировках по самбо он в два раза чаще брал верх над братом. Он во всем был сильнее. Но Афиногенов больше верил в брата, чем в него. У учителя хватало профессионализма не показывать своей симпатии к Костику. В конце-концов, на попечении у него была сотня мальчишек, из которых необходимо было вылепить надежных стражей порядка. Но Кирилл был неплохим психологом и видел, что самые сложные задания, самые теплые взгляды, самые строгие оценки и самые сильные удары
