— Ну что ты говоришь, Дуглас? Конечно, растлил. Это он виноват в твоей беде. Если бы не он, ты был бы совершенно нормальным. Уж он у меня поплатится за…
— Мама! Прекрати это!
Наступило долгое молчание. Глаза матери и сына встретились и разошлись, как двое случайных прохожих на улице.
— Значит, Терола, — сказала она наконец, — был не первым.
— Нет.
— А кто был первым?
— Я забыл.
— Когда это случилось?
— Не помню, слишком давно.
— И все эти годы… все эти годы…
— Все эти годы, — медленно повторил он, используя ее слова как оружие против нее самой и против себя.
Он не слышал, как она вышла, но, когда поднял глаза, в комнате ее не было и дверь была закрыта.
Он вновь лег на кровать, стал слушать стук дождя по крыше, попискивание крапивника, который схоронился под свисающим краем крыши и жаловался на непогоду. Каждый звук был четким и определенным: поскрипывали эвкалипты на ветру, лаяла колли у соседей, протарахтел «додж» на подъездной дорожке — вернулась Мейбл, — хлопнула автомобильная дверца, тикали электрические часы у изголовья.
Дугласу казалось, что раньше он никогда не слышал этих звуков, а теперь, когда познакомился с ними, каждый из них звучал по-особому пророчески. В эту минуту Дуглас сам был и крапивником, и дождем, и стонущим на ветру деревом. Он раздвоился, был одновременно и активным, и пассивным началом, и мужчиной, и женщиной.
«Все эти годы, — бормотали часы, — все эти годы».
Верна снова постучала в дверь и вошла. Она оделась соответственно погоде в красный непромокаемый плащ с островерхим капюшоном.
— Вернулась Мейбл, — сказала она. — Говори потише. — У нее слух, как у лисицы.
— Мне нечего тебе сказать.
— Что ж, может, надумаешь к тому времени, как я вернусь.
— Ты едешь к Тероле?
— Как сказала.
— Пожалуйста, не езди.
— Я должна задать ему несколько вопросов.
— Спроси лучше меня. Я отвечу. Расскажу тебе все, что ты хочешь знать.
— Перестань уговаривать меня, Дуглас. Меня это раздражает. — Верна поколебалась. — Разве ты не понимаешь, что я выполняю свой долг? Делаю то, что сделал бы твой отец, если бы был жив. Этот Терола развращен до мозга костей, а ты стараешься защитить его. Почему? Ты обещал рассказать мне все. Так скажи: почему?
Дуглас лежал на кровати неподвижно, закрыв глаза, лицо его посерело. На мгновение ей показалось, что он умер, и она не испытала при этом ни горя, ни радости, а лишь облегчение, оттого что проблема решена простой остановкой сердца. Но вот его губы шевельнулись.
— Ты хочешь знать почему?
— Да.
— Потому что я его жена.
— Его — что? Как ты сказал?
— Я его жена.
От потрясения рот Верны открылся и медленно закрылся снова.
— Ты — грязный гаденыш, — спокойно сказала она. — Грязный гаденыш.
Дуглас отвернулся. Мать стояла у кровати и смотрела на него, лицо ее было искажено брезгливой и презрительной гримасой.
— Мама. Не езди к нему. Мам!
— Не смей меня так называть. Ты не частица меня. — Она решительно пошла к двери и открыла ее. — Кстати, совсем забыла. С днем рождения!
Оставшись один, Дуглас снова стал слушать часы, крапивника, дождь и деревья; затем «бьюик» взревел соответственно злости Верны. «Она едет, — подумал Дуглас. — Она едет к Джеку. Я не смог остановить ее».
Он встал и прошел в ванную.
Почти год, со времени женитьбы на Эвелин, он копил снотворные таблетки. Теперь их накопилось около пятидесяти в коробке из-под английской соли, стоявшей в аптечке; они были покрыты яркой оболочкой в веселых тонах, что никак не соответствовало их назначению. Пять из них он проглотил без труда, но шестая задержалась в горле на несколько мгновений, а седьмая и вовсе не пошла. Желатин таял во рту, от сухого порошка Дуглас задыхался. Восьмую не стал и пробовать.
Вынул лезвие из безопасной бритвы и, стоя над ванной, вонзил сталь в вены на левом запястье. Лезвие было тупое, рана получилась неглубокая, но от вида сочившейся крови и от страха Дугласу стало дурно. Ноги сделались ватными, а голова раздулась, как воздушный шарик.
Он попытался крикнуть: «Мама, помоги мне!» — но вместо крика с губ его сорвался шепот.
Падая в обморок, он ударился виском об угол ванны. Последнее, что он слышал, был резкий, отчетливый и вполне определенный треск проломившейся кости.
Глава 10
Мисс Кларво спала долго и в десять часов еще только заканчивала завтрак. Когда раздался стук в дверь, она подумала, что пришел уборщик из столовой забрать грязную посуду и получить чаевые. И, подойдя к двери, сказала:
— Я еще не кончила. Пожалуйста, зайдите попозже.
— Элен, это я.
Она отперла дверь, удивленная решительным тоном, каким Блэкшир произнес эти слова.
— Что-нибудь случилось?
— Ваша мать пыталась дозвониться вам. Телефонная компания не открыла ей ваш персональный номер, тогда она позвонила мне и попросила зайти к вам.
— Сообщить о том, что ленч отменяется, как я полагаю?
— Да, ленч отменяется.
— Что ж, она могла не беспокоиться насчет моего подарка Дугласу. Я послала чек вчера вечером, должно быть, он его уже получил.
— Он его не получит.
— Почему?
— Сядьте, Элен.
Она подошла к стоявшему у окна креслу с подголовником, но не села в него. Стала за ним и начала поглаживать обивку спинки, будто хотела согреть руку трением.
— Дурные новости, я полагаю, — равнодушно сказала она. — Вы не мальчик на побегушках, чтобы мать посылала вас сообщить мне о том, что ленч отменяется.
— Дуглас умер.
Ее руки на мгновение застыли.
— Как это случилось?
— Он попытался совершить самоубийство.
