— Это очень интересно.
— Иногда меня мутит от всего этого, но жить как-то надо, у меня трое детей. Младшей дочери четырнадцать. Вот дам ей закончить колледж или выдам замуж за какого-нибудь надежного парня и брошу это занятие. Буду расхаживать по дому весь день в халате и шлепанцах и за всю оставшуюся жизнь ни разу не открою баночку с кремом для лица. Каждое утро буду смотреться в зеркало и хихикать, увидев новую морщинку или седой волос. — Она остановилась, чтобы перевести дух. — Не обращайте на меня внимания. Я все шучу. Или мне так кажется. Но, как бы там ни было, вы пришли сюда не затем, чтобы слушать мою болтовню. Что вы хотите узнать об Эвелин Меррик?
— Все, что вы можете рассказать мне.
— Это немного. Я видела ее только однажды, неделю назад. Она прочла мое объявление в газете «Ньюз», в котором я предлагала короткие разовые консультации, и пришла, села в то самое кресло, в котором вы теперь сидите. Худенькая, бедно одетая брюнетка, размалеванная, как проститутка. С профессиональной точки зрения, такое просто немыслимо. Короткая мальчишеская итальянская стрижка. Такая прическа только кажется небрежной, но на самом деле требует умелого ухода. А уж ее одежда… — Мисс Хадсон внезапно остановилась. — Надеюсь, она не ваша подружка?
— Я никогда ее не видел.
— Тогда зачем вы ее разыскиваете?
— Давайте придерживаться версии о затерявшейся наследнице, — сказал Блэкшир. — Она начинает мне нравиться.
— Мне она всегда нравилась.
— И вы дали ей консультацию?
— Я поступила с ней, как и с остальными: постаралась успокоить, называла по имени и тому подобное. Потом попросила встать, пройтись, посмотреться в зеркало и сказать мне, какой недостаток она хочет исправить. Обычно девушки в этот момент смущаются, хихикают. С ней этого не было. Она повела себя… ну, скажем, странно.
— В чем это выражалось?
— Она просто стояла перед зеркалом, не говоря ни слова. Словно зачарованная самой собой. Так что смутилась-то я…
— Пройдитесь немного, Эвелин.
Девица не шелохнулась.
— Вы довольны своей осанкой? Цветом лица? А как насчет макияжа?
Она не ответила.
— У нас принято давать будущим ученицам возможность самим себя оценивать. Мы не можем устранять недостатки, которые ученица не признает. Так скажите, вы вполне довольны вашей фигурой? Честно посмотрите на себя спереди и сзади.
Эвелин заморгала и отвернулась.
— Зеркало искажает, и освещение плохое.
— Вовсе не плохое, — возразила задетая мисс Хадсон. — И зеркало, и освещение показывают все, как оно есть. Мы должны отметить те или иные недостатки, прежде чем исправлять их.
— Как вы сочтете нужным, мисс Хадсон.
— Именно так, как я сказала… Сколько вам лет, Эвелин?
— Двадцать один год.
Видно, она считает меня дурой, подумала мисс Хадсон.
— Так вы хотите стать натурщицей?
— Да.
— Какого рода?
— Хочу позировать художникам. Живописцам.
— Сейчас невелик спрос на такого рода…
— У меня хорошие груди, и я не боюсь простуды.
— Дорогая моя девочка, — сказала мисс Хадсон, не скрывая иронии. — А что еще вы можете делать, кроме того, что вы не простужаетесь?
— Вы потешаетесь надо мной. Просто не понимаете.
— Чего не понимаю?
— Я хочу обессмертить себя.
Мисс Хадсон от изумления лишилась дара речи.
— И не знаю другого способа добиться этого, — продолжала девушка. — Когда я увидела ваше объявление, то подумала: пусть кто-нибудь напишет меня, какой-нибудь по-настоящему великий художник. Так что, сами понимаете, в моем желании есть смысл, если вдуматься.
Мисс Хадсон не пожелала вдумываться. Не было у нее времени хлопотать о чьем-то бессмертии: завтрашний день и без того пугал ее.
— Зачем такой молодой женщине, как вы, беспокоиться о смерти?
— У меня есть враг.
— У кого их нет?
— Я имею в виду настоящего врага, — вежливо сказала Эвелин. — Это женщина. Я видела ее. В моем хрустальном шарике.
Мисс Хадсон посмотрела на дешевенькое платье из искусственного шелка с пятнами под мышками.
— Так вы зарабатываете на жизнь, предсказывая судьбы?
— Нет.
— Чем же вы занимаетесь?
— На данный момент я без работы. Но если понадобятся деньги, я смогу добыть их. Достаточно, чтобы заплатить за ваш курс.
— Вы понимаете, что у нас производится запись на очередь? — солгала мисс Хадсон.
— Нет-нет, я думала…
— Я с удовольствием внесу вас в список очередности. — «На этом пока и остановимся. Мне ни к чему частица вашего бессмертия. Да и ваш хрустальный шарик». — Как пишется ваша фамилия?
— Меррик.
— Эвелин Меррик. Двадцать один год. Адрес и номер телефона?
— Не могу сейчас вам сказать. Завтра я съезжаю с квартиры и еще не решила, где буду жить.
Адреса нет, отметила мисс Хадсон в записной книжке. Хорошо. Это послужит прекрасным поводом не звонить ей.
— Я позвоню вам, как только устроюсь на новом месте, — сказала Эвелин. — Тогда вы сможете сообщить мне, когда откроется вакансия.
— Возможно, это случится не так скоро.
— Все равно я попытаюсь.
— Да, — сухо сказала мисс Хадсон. — Я верю, вы попытаетесь.
— Я позвоню вам, скажем, через неделю.
— Послушайте, Эвелин. На вашем месте я бы еще подумала насчет позирования художникам, я…
— Вы не на моем месте. Я позвоню через неделю.
— Неделя истекла вчера, — сказала мисс Хадсон Блэкширу. — Она не позвонила. Не знаю, радоваться мне или сожалеть.
— По-моему, радоваться, — сказал Блэкшир.
— Пожалуй, я и радуюсь. Она какая-то чокнутая. Видит Бог, мои девицы звезд с неба не хватают, ни одна из них не тянет на коэффициент умственного развития, сравнимый с баскетбольным счетом. Но они не с придурью, как она. Догадываетесь, о чем мне хотелось бы узнать, мистер Блэкшир?
— Нет.
— Я хотела бы знать, что она увидела в зеркале и что ее так загипнотизировало. Что она там
