сильно повзрослевшая в свои шестнадцать лет. – Она ушла час назад вместе с Дженни Уилкинсон.
Нина держала перед собой альбом для набросков, чтобы лучше оценить только что нарисованное ею изображение платья для прогулок. Оставить его прямым до самого подола или сделать юбку пошире и со свободными складками?
Решив, что прямая юбка будет выглядеть элегантнее, а шелковый кант, которым отделаны ворот и длинные рукава, эффектнее, если, чтобы подчеркнуть талию, сделать от середины плеч два параллельных шва до подола, Нина заговорила с некоторым раздражением:
– Не понимаю, чего ради Роуз проводит столько времени с девчонкой из фабричного коттеджа. Еще подцепит там гнид. – Нина брезгливо передернула плечами с выражением почти что королевского величия на физиономии. – И заразит всех нас.
Лиззи оставила попытки зазвать Роуз домой, повернулась спиной к улице и произнесла с необычной для нее резкостью:
– Хватит вам, мисс ваше высочество: мать Дженни до замужества звалась Полли Рамсден, и Роуз не подцепит гнид или чего-нибудь еще от детей Полли.
Нина забыла о своей дилемме – сделать платье для прогулок синим, как море, с отделкой изумрудно- зеленого цвета или сиреневым с темно-лиловым кантом.
– Что ты можешь знать о семье, которая живет на фабричных задворках, мама? – спросила она, обращаясь, как всегда, к матери так, как – она была в этом уверена – обращалась к своей избалованная и самоуверенная кузина Лотти.
– Тебя это не касается, – ответила Лиззи, решая в эту минуту, что, если она хочет поговорить с Роуз о полученном нынче утром письме, в котором сообщалось, что девочку с сентября этого года принимают в Брэдфордскую школу искусств, надо самой пойти и поискать дочь.
Припомнились ей и те далекие времена, когда ее брат был влюблен в Полли Рамсден, самую красивую девушку-ткачиху из всех, что работали в огромном ткацком цехе Риммингтонов.
Лиззи сняла фартук. Риммингтоны… С чего это они вспомнились ей сейчас – ведь она давным-давно приучила себя не думать о них. Может, потому, что знала о честолюбивом замысле Роуз стать главным художником по гобеленовым тканям на их фабрике?
– Ты приглядывай за кухней, Нина, – сказала она дочери, надевая широкополую шляпу из черной соломки. – В духовке торт с кремом, я не хочу, чтобы мускатный орех пригорел.
Лиззи повернулась и вышла из дома на короткую дорожку, ведущую к улице. И она, и Лоренс прекрасно понимали, что мечта Роуз неосуществима. Каким бы выдающимся ни был ее талант, она не переступит порог фабрики Риммингтонов ни в какой должности, не говоря уже о той, которую доверяли исключительно мужчинам. Женщина-художник – дело неслыханное, но, может быть, управляющий Латтеруорта позволит Лоренсу дать ей работу.
Лиззи шла теперь по чистой, респектабельной улице, направляясь к проезжей дороге. Рукава ее платья были аккуратно застегнуты на запястьях, а не закатаны до локтей, как дома. Она совершала сейчас поступок вполне бессмысленный и понимала это. Новость о приеме Роуз в художественную школу могла подождать до тех пор, пока голод не пригонит девчонку домой. И все же… за все годы, прожитые вместе с Лоренсом на Джесмонд-авеню, Лиззи ни разу не проходила по проезжей дороге, которая отделяла их часть города от длинных улиц, застроенных темными от фабричной копоти коттеджами. Эти улицы тянулись до подножия холма на окраине, и оттуда к центру города текла речка.
Последние два года Лиззи знала, что Роуз познакомилась во время прогулки в близком от них Листер- парке и подружилась с девочкой из коттеджей, чья овдовевшая мать работала ткачихой у Риммингтона. Звали ее Полли.
Теперь, осторожно пробираясь по дороге, то и дело сторонясь телег с мусором и увертываясь от омнибусов, которые тянули такие же клячи, Лиззи думала, узнает ли ее Полли Уилкинсон, урожденная Рамсден, которую так любил ее брат, что хотел на ней жениться.
Собственно говоря, нет оснований полагать, что узнает. Они виделись всего раз, когда Уолтер, желая, чтобы хоть один член их семьи одобрил девушку, которую он надеялся сделать своей женой, познакомил их в маленьком кафе возле Форстер-сквер, в центре города.
Лиззи прошла уже полпути по скверно замощенной дороге, вдоль которой теснились один к другому фабричные коттеджи, и бедность их обитателей становилась все очевиднее с каждым шагом. На улице шумно резвились босоногие ребятишки. Лишь у немногих счастливчиков были на ногах деревянные башмаки. Каменные ступеньки у входных дверей были, однако, чистыми, хорошо выскобленными, а через улицу были протянуты многочисленные веревки, на которых сушилось выстиранное белье, обдуваемое летним ветерком.
– Вы не знаете, в каком доме живут Уилкинсоны? – спросила Лиззи у женщины, стоящей на пороге одной из многих распахнутых настежь дверей.
Женщина опиралась всем своим весом на притолоку, скрестив на пышной груди толстые руки.
– Ну и что, если знаю? – ответила она вопросом на вопрос, окинув Лиззи взглядом с головы до ног и как бы оценивая ее простое и практичное повседневное платье и аккуратные ботинки.
– Я ищу свою дочь. Она подружка Дженни Уилкин-сон.
Женщина слегка пошевелилась, в глазах у нее вспыхнули искорки любопытства.
– Вы что, ма этого бесенка с забавной рожицей и морковными волосами?
Лиззи, распознав по такому вполне точному описанию одну из своих горячо любимых дочерей, кивнула.
Любопытство в глазах у женщины сделалось более явным.
– Уилкинсоны живут позади номера двадцать шестого, – сказала она, указав подбородком в сторону дома, отстоящего от ее собственного еще на два. – Только имейте в виду: Полли Уилкинсон у нас много мнит о себе. У нее в молодости был богатый ухажер, если верно то, что мы слышали.
Лиззи не сделала и двух шагов по темному крытому переходу, ведущему к дому позади номера двадцать шестого, как услышала топот бегущих ног и звонкий девичий смех. Секундой позже белокурая девочка в
