– Ну-ну, радость моя, не надо так дергаться. Я не собираюсь тебя обидеть, ни за что на свете. – Проворковав это ей на ухо, Густав на некоторое время затих, лишь тяжелое дыхание нарушало безмолвие ночи.
Заснул? Неужели? Господи, да теперь все возможно! Она только что доказала это своим сумасбродным поведением.
Но внезапно Густав ожил. Той рукой, что в волосах, он пригнул ее голову к своим губам; той, что на спине, плотнее прижал к своему напряженному телу. Но Маргрит упрямо сжала губы.
– Открой же, черт возьми, – проворчал Густав, стискивая ее подбородок. На этот раз в его скрипучем голосе не было и намека на пьяный лепет. Он коротко и ясно приказывал ей, что делать. – Поцелуй меня по-настоящему. Поцелуй так, как раньше. Черт побери, Маргрит, в тебе живет настоящая, живая женщина, и я хочу, чтобы она появилась снова!
Его пальцы скользнули вниз по ее телу, к узлу на поясе кимоно.
– Ну пожалуйста, Маргрит, – прошептал он ей в губы.
Ага, вот и просительные интонации. Как будто для него это имеет значение. Как будто она для него имеет значение.
– Густав, пусти меня, – взмолилась Маргрит, сумев наконец отвернуться.
В борьбе, которую она вела с ним – а скорее, даже с собой, – появились первые потери.
Он попытался раздвинуть ее губы, а когда это не удалось, зацепил пальцем нижнюю губу – проверить, плотно ли стиснуты зубы.
– Откушу, – предупредила она и, к своему ужасу, почувствовала, что сейчас разрыдается.
Ощутив, как содрогнулось ее тело, Густав заподозрил неладное и встревоженно спросил:
– Ты что, плачешь?
– Вот еще, – всхлипнула Маргрит и, шмыгнув носом, стала ощупывать его бедра в поисках кармана с носовым платком.
Густав услужливо повернулся, чуть не столкнув ее с дивана, но рук при этом не разжал.
Так что, утирая лицо белым квадратным куском ткани, Маргрит безуспешно пыталась обрести свободу.
Более того, решив рискнуть, Густав стал медленно поглаживать ее округлые ягодицы, едва прикрытые тонким шелком.
– Нет, Густав… Не надо, пожалуйста…
Но едва шевелящиеся губы шептали одно, а тело действовало совсем по-другому. И когда Густав, приподняв, усадил ее на себя верхом, она послушно прижалась бедрами к его бедрам.
А когда услышала тот самый гортанный смех, который ее давно уже покорил, сдалась окончательно.
– О, Густав, – простонала Маргрит и неожиданно рассмеялась вместе с ним, не имея ни малейшего понятия, отчего они так веселятся.
Смех незаметно перешел в плач, и она, уткнувшись ему в шею, залилась слезами, которые, смешавшись с его потом, превратились в соленый эликсир. Густав обнял ее и стал успокаивать, шепча нежные слова и щекоча губами то щеки, то мокрые глаза.
– Радость моя, шиповник колючий, не надо, не плачь. Ты прекрасна, как лунный свет, Маргрит… как принцесса изо льда, которая спустилась сюда, чтобы мучить меня.
Руки Густава колдовали над ее телом, раскрывая тайны, спрятанные от нее самой и ждавшие искусного мага, который вызволит их своим прикосновением.
– Нет, Густав, нет, нет, нет… – говорила она нараспев, стаскивая с него джинсы.
– Да, любовь моя, да, да, да, – вторил он ей, поглаживая нежные плечи.
И когда Маргрит поняла, что вот-вот не выдержит переполняющего ее искрящегося напряжения, подобного электрическому разряду, она почувствовала, как Густав приподнял ее и невыносимо медленно опустил на себя.
Потом провел руками по ее бокам, и свободное кимоно, легко соскользнув, обвилось вокруг бедер Маргрит.
Тогда он стал нежно пробираться обратно вверх, по крайне чувствительной внутренней поверхности ее рук, и, добравшись туда, где его уже ждали истомившиеся груди, ладонями медленно провел по соскам.
Словно во сне, Маргрит во всем слушалась его, повинуясь малейшему приказу умелых рук, пока он наконец не отпустил поводья и не позволил ей выбрать собственный темп. К тому времени она давно уже миновала точку, где еще можно было остановиться.
Густав ее подбадривал, направлял, и Маргрит безотчетно двинулась в ту сторону, куда ведет только чистый инстинкт. И он ее не обманул…
Прошло много времени, прежде чем Маргрит с трудом оторвала голову от твердой подушки его плеча. Щека была мокрая – от слез или от напряжения, а может быть, и от того, и от другого. Кончиком языка она прикоснулась к шее Густава и с наслаждением ощутила ее солоноватый вкус. Он не шевельнулся. Дыхание его выровнялось, тело равномерно вздымалось под ней.
Маргрит осторожно выпрямилась. Густав что-то пробормотал, и она замерла, спустив одну ногу на пол, но он не проснулся. Для верности она прошептала его имя. Ответа не последовало. Бессонная ночь все-таки сказалась, хоть днем он и вздремнул немного.
Господи, это в самом деле был тот день?
