– Иногда.
– И я тоже. Полагаю, у тебя сейчас много новых друзей.
– Да, есть, но Микки была другой. Она была как… как неотъемлемая часть.
– Ты хочешь сказать – неотъемлемая.
– Да, как сердце.
– Но это не совсем то, что «неотнемлемая часть».
– Хорошо, как рука… что-то важное. – Она допивает коктейль.
– Ты видишься с миссис Карлайл?
Сара водит пальцем по оправе очков, стирая капельки пены от коктейля.
– Она живет все там же. Мама говорит, что ее бы кондрашка хватила, если бы ей пришлось жить там, где кого-то убили, но я полагаю, у миссис Карлайл есть причины остаться.
– Какие?
– Она ждет Микки. То есть я-то не говорю, что Микки вернется. Просто думаю, что миссис Карлайл хочет узнать, где она. И поэтому она каждый месяц ездит к нему в тюрьму.
– К кому?
– К мистеру Уэйвеллу.
– Она к нему ездит?
– Каждый месяц. Мама говорит, что в этом есть что-то нездоровое. Может кондрашка хватить.
Сара протягивает руку через стол и поворачивает мое запястье, чтобы взглянуть на часы.
– У меня будет куча неприятностей. Можно забрать покупки?
Я протягиваю ей полиэтиленовый пакет и десять фунтов.
– Если еще раз поймаю тебя на воровстве, заставлю целый месяц мыть полы в супермаркете.
Она строит гримасу и исчезает, неистово крутя педали своего велосипеда, унося пальто, пакет с едой и мою замороженную куриную корму.
При мысли о том, что Рэйчел Карлайл навещает Говарда Уэйвелла, меня бросает в дрожь. Педофил и скорбящий родитель – так быть не должно, не положено, но я знаю, почему она это делает. Рэйчел хочет найти Микки. Она хочет вернуть ее домой.
Я помню нечто, о чем она рассказала мне довольно давно. Ее пальцы на коленях сплетались в мучительной борьбе, пока она вспоминала, какой у них с Микки был ритуал. «Даже на почту», – говорили они, обнимаясь на прощание.
– Иногда люди не возвращаются, – сказала Рэйчел. – Поэтому всегда надо прощаться, как следует.
Мать пыталась сохранить в памяти каждую деталь жизни дочери – ее одежду, игры, в которые она играла, песни, которые пела, то, как она хмурилась, когда говорила о серьезных вещах, и особый смех за столом, от которого молоко текло у нее из носа. Рэйчел хотела запомнить тысячи незначительных деталей, мелочей, которые расцвечивают любую жизнь – даже такую короткую, какая была у Микки.
Мы встречаемся с Али в кафе, и я передаю ей слова Сары.
– Вы ведь поедете на свидание с Говардом, сэр?
– Да.
– А он мог послать требование о выкупе?
– Только если ему кто-то помог.
Я знаю, о чем думает Али, хотя она ничего и не говорит. Она согласна с Кэмпбеллом. Любое приемлемое объяснение тянет за собой словечко «фальшивка», особенно то, которое предполагает возможность освобождения Говарда из тюрьмы.
По пути в тюрьму «Уормвуд-Скрабз»[38] мы проезжаем под трассой Вестуэй[39] и поворачиваем на Скрабз-лейн. На площадках девочки- подростки играют в хоккей, а мальчики-подростки сидят и смотрят, завороженные видом синих плиссированных юбок, которые развеваются вокруг тонких гладких ног с грязными коленками.
«Уормвуд-Скрабз» похожа на декорацию мюзикла пятидесятых годов, где грязь и копоть стерли специально для кинокамер. Четырехэтажные башни-близнецы соединены арочными перекрытиями, огромная железная дверь, украшенная массивными засовами, довершает картину.
Я пытаюсь представить, как Рэйчел Карлайл приезжает на встречу с Говардом. Черное такси подъезжает к зданию, из него, стараясь не разводить коленей, выскальзывает Рэйчел. Она осторожно идет по брусчатке, боясь подвернуть ногу. Ей так и не привили шика, несмотря на все деньги ее семьи.
Помещение для свиданий находится справа от главного входа, в одной из современных построек. Посетительницы уже начали собираться, некоторые из них пришли с детьми, которые шалят и дерутся.
При входе женщин подвергают обыску и проверяют их документы. Вещи запирают в шкафчики, а передачи заранее осматривают. Любого, чья одежда сколь-либо напоминает тюремную, просят переодеться.
Али смотрит на викторианский фасад, и ее передергивает.
– Ты когда-нибудь была внутри?
– Пару раз, – отвечает она. – Это здание надо снести.
– Считается, что один его вид предотвращает преступления.
– Да, на меня оно действует угнетающе.
Выйдя из машины, я открываю багажник и достаю бриллианты. Два свертка я могу положить во внутренние карманы пальто, еще два – в наружные. Я кладу пальто на сиденье рядом с ней.
– Я хочу, чтобы ты осталась здесь и последила за камнями.
Она кивает.
– Наденете жилет?
– Думаю, что в тюрьме я буду в безопасности.
Перейдя дорогу, я предъявляю удостоверение. Через десять минут поднимаюсь по лестнице на два пролета и вхожу в большое помещение с длинным столом, разделенным посредине перегородкой. Посетители сидят по одну сторону, заключенные – по другую. Нельзя коснуться коленями или поцеловаться. Единственно возможный физический контакт – пожать руку над перегородкой или поднять над ней ребенка.
По коридору эхом отдается стук тяжелых сапог, в комнату входят заключенные. Каждый посетитель предъявляет номерок и ждет, пока заключенный не усядется на место.
Я наблюдаю за тем, как молодой арестант встречается со своей женой или подругой. Он целует ее руку и не хочет отпускать. Они оба подаются вперед, словно хотят подышать одним воздухом. Его рука опускается под стол.
Внезапно один из охранников хватает ее стул и резко отодвигает назад. Женщина падает на пол, прикрывая от удара свой округлившийся живот, но в тюремщиках не заметно сочувствия.
– Инспектор Руиз, вам здесь как будто медом намазано.
Старший смотритель – лысеющий толстяк лет сорока. Доев сандвич, он вытирает губы бумажным платком, пропуская, однако, яичную крошку на подбородке.
– Что же привело вас к нам снова?
– Что-то особенное у вас в воздухе.
Он грубо смеется и осматривает через пластиковое окно комнату свиданий.
– Я давно был здесь в последний раз?
– Вы что, не помните?
– Старею, память уже не та.
– Недели четыре назад. Вас интересовала женщина, которая приходит к Говарду.
– Миссис Карлайл.
– Да. Но сегодня ее здесь нет. Она приходит каждый месяц и пытается передать ему одно и то же – детские каталоги. И зачем дразнить этого гаденыша?
Я воображаю Говарда, сидящего напротив Рэйчел. Интересно, она пожимает ему руку через
