держали всех словно в тисках. Смятение каждого усиливалось замешательством всех. Произошло нечто невообразимое, нечто столь невероятное, что гнев, который должен был вот-вот прорваться, сдерживался невидимой стеной замешательства.
Никогда ранее не происходило подобное нарушение священной церемонии.
Графиня зашевелилась первой. Впервые с того дня, когда обнаружилась злокозненность Щуквола, Графиня была охвачена страшным гневом, который не имел отношения к пегому злодею. Графиня тяжело поднялась на ноги и, ухватившись руками за перила балкона, вперила взор в темноту. Тучи, словно придавленные собственным весом, стелились все ниже, казалось, сам воздух исторгал пот. Толпа зашевелилась и загудела, как растревоженный улей. Раздались крики гнева и возмущения, прозвучавшие грозно и страшно.
Что значит смерть нескольких неприметных людишек, погибших от руки Щуквола по сравнению с этим ударом в самое сердце Горменгаста? Не жители Горменгаста были его сердцем, а непоколебимая традиция, которой на глазах у всех был нанесен неожиданный удар. Крики усилились, толпа пришла в движение, а Тит, искоса взглянув на свою мать, медленно поднялся на ноги.
Он единственный среди толпы людей, до глубины души возмущенных осквернением церемонии, не был возмущен, хотя и переживал случившееся не менее глубоко, — но совсем по иной причине. Тит был потрясен, но его потрясение делало его одиноким среди бури возмущения. В тот же момент, когда он увидел летящую фигурку, он мгновенно перенесся в тот день, когда он увидел — или ему показалось, что увидел, — странное существо в таинственном дубовом лесу. Это было так давно, тогдашнее видение потеряло свою реальность, стало воспоминанием, как от приснившегося когда-то сна, игрой воображения, дымкой фантазии. Но вот снова он увидел это существо!
Теперь у него уже не было сомнений в том, что виденное им когда-то было реальностью. Он действительно видел это существо, проплывшее по воздуху в дубовом лесу, в котором он заблудился! И он увидел его еще раз! Оно явно выросло с тех пор, но и он ведь тоже вырос! Но оно осталось все таким же таинственным, все таким же легким в полете.
Тит вспомнил, как давнее мимолетное видение породило в нем страстное желание свободы. И теперь произошло то же самое! Но теперь это стремление было во много раз сильнее! Воздух сгустился от влажной духоты, а по спине у Тита струился холодный пот.
Тит оглянулся вокруг себя с заговорщицким видом, столь нехарактерным для него. За несколько секунд ничего не произошло: его мать стояла у перил балкона, крепко вцепившись в него руками, костер ревел и выплевывал красные угольки, воздух был неподвижен и горяч. В толпе закричали:
— Это Оно! Оно!
Другие голоса с отвратительной регулярностью выкрикивали:
— Забросать его камнями!
Но Тит в мыслях был уже далеко. Он медленно отступал к балконной двери, а потом — быстрым движением проскользнул в нее.
Оказавшись в комнате, Тит бросился бежать. Каждый шаг его был преступлением против традиции. Он бежал по полуночным коридорам, там, где вполне мог скрываться Щуквол. Все в Тите дрожало от страха и возбуждения. Одежда прилипала к спине и ногам. Поворачивая направо и налево, иногда налетая на стены, неостановимо мчался Тит. Наконец он прибежал к широкой лестнице, невысокие ступени которой сбегали в открытый двор. Справа от него, уже далеко, на низко стелющихся тучах видны были отсветы костра. Клубящиеся тучи нависали, как балдахин над кроватью старой ведьмы.
Гора Горменгаст и леса на ее склонах скрылись под покровом ночи, но Тит, подобно перелетной птице, знающей, куда ей лететь, уверенно бежал вперед.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Тита подгоняло (а отнюдь не замедляло его бег) чувство того, что он совершил акт величайшего неповиновения. Он чувствовал тяжелое дыхание возмездия на затылке. Он мог еще вернуться и поспеть к концу церемонии, но несмотря на то, что у него от волнения и бега безумно колотилось сердце, такая мысль даже не приходила ему в голову. Его гнало вперед видение странного создания, которое стояло у него перед глазами. Ему снова не удалось разглядеть лица этого летающего существа. Он не знал, умеет ли оно говорить. Но то, что в течение многих лет было фантазией, игрой воображения, воспоминанием о погруженных в мечтательный сон деревьях и мхе, о золотых желудях, о веточках, похрустывающих под ногой, перестало быть фантазией. Фантазия стала реальностью. И он бежал в душной ночи, надеясь еще раз повстречаться с этим созданием, повстречаться с фантазией, ставшей правдой.
Но долгий бег утомил его тело. Давящая духота лишала последних сил, и когда до холмов у подножия Горы Горменгаст оставалось не более мили, Тит рухнул на колени, а потом повалился на бок и остался лежать на земле, обливаясь потом. Затем он лег на живот, положив голову на скрещенные перед собой руки.
Но мозг его не отдыхал. Лежа с закрытыми глазами, Тит снова и снова вызывал в памяти воспоминания о том, как странное создание взлетало над покрытой плющом стеной и растворялось в ночи, он видел, как безумно красиво оно летело в воздухе, безо всяких усилий, с высокомерным видом, горделиво повернув голову — ах, почему он не видел его лица! — так совершенно сидящую на узких плечах. Воздушное видение тысячу раз проносилось перед его мысленным взором.
Тит лежал на земле, ворочался с боку на бок, а таинственное создание постоянно летало под его сомкнутыми веками, свободное, легкое, вытянув за собой ножки-камышинки.
А когда Тит услышал хриплый голос пушки, он вскочил на ноги, и тяжелое раскатистое эхо еще не стихло, а он, не разбирая дороги, уже бежал в том направлении, где в непроницаемой ночи вздымалась громада Горы. Тит знал, что один выстрел из пушки был сигналом особой опасности. Он знал, что выстрел этот означал, что его, Тита, исчезновение уже обнаружили. Но вряд ли его мать подозревает, что Тит своим исчезновением бросает Горменгасту вызов.
Когда пришел момент вытаскивать три выбранные скульптуры на балкон и выставлять их на обозрение толпы, Тита на месте уже не оказалось. К угнетающей духоте низко нависшим, зловещим тучам, к страху, вызываемому злодеем, прячущимся в коридорах Горменгаста и высматривающему новую жертву, к необъяснимому появлению таинственного существа, которое выхватило из огня и унесло деревянное изображение ворона, обреченное на сожжение, теперь прибавилось это новое невероятное оскорбление, нанесенное чести Замка, которое потрясло не только служителей церемонии, но и Резчиков.
Поначалу подумали, что молодой Герцог, не выдержав невыносимой духоты, ушел с балкона в соседнюю комнату, где потерял сознание. Такую мысль вслух высказал Поэт, который, испросив дозволения Графини, отправился на поиски Тита. Но нигде в ближайших помещениях бесчувственного тела Тита он не обнаружил. Проходили минуты, а Тит все не появлялся. Слуги отправленные на поиски, его не нашли. Напряжение и гнев толпы все возрастали, и чувствовалось, что может разразиться слепое насилие, которое, очевидно сдерживалось лишь изнурительной духотой, лишавшей всех сил.
События этой ночи разъедали устои Горменгаста как кислота, были затронуты и ослаблены самые основы жизни Замка.
В то время, когда вся энергия Горменгаста была направлена на поимку страшного врага, скрывающегося в его неизведанных глубинах, удар, нанесенный в самое сердце предательским бегством молодого Герцога, наследника каменного величия, наиболее яркого символа духа Горменгаста, произвел ошеломляющее, разрушающее впечатление.
Тит, это дитя судьбы, продолжал пробираться сквозь темноту, продирался сквозь кусты, перелезал через поваленные деревья, спотыкался о корни, но с упорством фанатика шел вперед.
Как и где он сможет найти дивное создание — у него не было ни малейшего представления. Он просто был уверен в том, что после восхода солнца, которое зальет своим светом дремучие леса и дикие склоны Горы Горменгаст, та сила, которая привела его сюда, обязательно поведет его и дальше, прямо к таинственному существу.
Но пришел момент, когда Тит оказался столь плотно окутанным тьмой, что дальнейшее продвижение стало невозможным. Он знал, что ушел достаточно далеко от Замка и что в тех местах, куда он забрался,
