лесу...
— Сударь, у меня есть несколько шариков, — Тит соскользнул со стола и запустил руку в карман штанов.
Рощезвон опустил руки вниз — и они повисли как гири. Казалось, от радости, вызванной тем, что его маленький хитрый план реализовывался так успешно, он потерял способность контролировать свои члены. Его широкий, неровный рот приоткрылся от восторга. Он поднялся на ноги и направился в угол комнаты. Ему не хотелось, чтобы мальчик видел радость, отразившуюся на его лице. Такое позволено видеть лишь женам людей, находящихся в его положении, но у него не было жены... никакой жены у него не было.
Тит смотрел в спину отходящего Рощезвона. Как смешно он при ходьбе ставит ноги — будто прихлопывает землю подошвами но так, чтобы не причинить боль земле, а просто пробудить ее.
— Мой мальчик, — сказал Рощезвон, пройдясь в угол и обратно и согнав счастливую улыбку с лица, — знаешь, это удивительно, кстати, что у тебя есть шарики и что тебе нравится играть с ними. Однако и у меня тоже. — И Рощезвон вытащил из темноты кармана своих древних и расползающихся по швам брюк — края кармана были как гниющие губы какого-то издохшего животного — ровно шесть шариков.
— О сударь! — воскликнул Тит. — Ни за что бы не подумал, что вы носите с собой стеклянные шарики!
— Мой мальчик, — ответил Профессор, — пускай это послужит тебе уроком. А где мы будем играть, а? Бог ты мой, как далеко здесь до пола и как скрипят мои кости!
Говоря это, Рощезвон медленно, поэтапно опускался на земляной пол.
— Прежде всего нужно обследовать поле для игры — нет ли тут каких-либо неровностей? Как ты считаешь, мой мальчик? Ведь это нужно сделать? Обследуем местность, как генералы, а? И выберем подходящее место для битвы!
— Да, сударь. — И Тит, опустившись на колени, стал ползать по земляному полу рядом со старым бледным львом. — Мне кажется, что он достаточно ровен. Вот здесь можно начертить один квадрат, а здесь...
Но в этот момент дверь отворилась и вошел Доктор Хламслив, ступив из залитого солнцем двора в серый полумрак каземата.
— Так, так, так, так, так, так, так! — пропел Хламслив, вглядываясь. — Ну и ну! Какое ужасное место! Как можно было заточить сюда Герцога! Клянусь всем, что безжалостно — это жестоко! А где же он сам, этот наш легендарный проказник, этот беглец из оков, этот нарушитель неписанных законов! Этот не знающий удержу сорванец! Да снизойдет благодать Божья на мою потрясенную душу, если... Ба, кого я вижу! Тит, ты не один? Этот человек намного больше тебя. Кто же это может быть? И что, ради всего святого, тебя согнуло к лону земли? Что заставляет тебя и того, кто рядом с тобой, скрючившись в три погибели, ползать по земле, как хищных зверей, подкрадывающихся к добыче?
Рощезвон скрипя суставами, поднялся с колен. Когда же он попытался встать на ноги, то, случайно наступив одной ногой на край мантии но продолжая подниматься, разорвал изношенный материал проделав в мантии большую дыру. Наконец он выпрямился — и тут же стал в позу приличествующую Главе Школы, однако лицо его при этом неподобающим образом раскраснелось.
— О, Доктор Хлам, привет, — сказал Тит. — Мы собрались поиграть стеклянными шариками.
— Шариками? Клянусь всем, что полно знания, игра в шарики — это прекрасное изобретение, да благословит Господь мою сферическую душу! — воскликнул врач. — Но если твой сообщник не Профессор Рощезвон, Глава Школы, то мои глаза ведут себя очень странным образом!
— Милостивый государь, — сказал Профессор, оправляя на себе мантию, оборванный конец которой свисал на землю как парус, сорванный бурей с мачты, — вы изволили правильно заметить, что это я, Рощезвон. Мой ученик, молодой Герцог, нарушил дисциплину и в наказание был помещен здесь. А я, чувствуя свой неотъемлемый долг, посчитал необходимым in loco parentis принести частичку своей премудрости этому отроку, дабы несколько скрасить те горькие часы, которые ему приходится здесь проводить. Может быть, даже оказать посильную помощь, ибо кто знает, не исключено, что и старики обладают тем опытом, который может помочь молодым. Поддержать его в лихую годину, ибо, кто знает, может быть, старики обладают некоторой мерой сочувствия, и вернуть на путь истинный, ибо, кто знает, и старики могут...
— Мне не нравится выражение «вернуть на путь истинный», Рощезвон, — прервал излияния старика Доктор Хламслив. — Совершеннейшая банальность, особенно в устах человека в вашем положении. Но я уловил, что вы хотели выразить. Клянусь всем тем, что отдает пониманием, я, скорее всего, уловил. Но как можно было ребенка заточать в такое место! Дай мне взглянуть на тебя, Тит. Как ты себя чувствуешь, мой юный петушок?
— Спасибо, нормально, — сказал Тит. — Завтра я буду свободен.
— О Боже, у меня сердце разрывается от этих слов! — воскликнул Хламслив. — 'Завтра я буду свободен!' Какой пафос! Ну, подойди ко мне, мой мальчик.
Голос Хламслива, когда он говорил это, слегка дрогнул. Свободен, подумал он, свободен, а будет ли этот мальчик когда-либо свободен?
— Итак, Глава Школы пришел навестить тебя и даже собирался поиграть с тобой стеклянными шариками, — продолжал Хламслив. — Ты понимаешь, что это для тебя большая честь? Поблагодарил ли ты его за то, что он пришел навестить тебя?
— Еще нет, сударь
— Ну, ты должен обязательно это сделать, прежде чем он уйдет.
— Он хороший мальчик, — сказал Рощезвон. — Очень хороший мальчик. — И после небольшой паузы добавил, словно напоминая о своей начальственной роли: — Но при этом большой нарушитель дисциплины.
— Однако клянусь всем, что неуважительно, — из-за меня начало игры задерживается! Как нехорошо с моей стороны! — воскликнул Хламслив, потрепав Тита по голове.
— А почему бы вам не сыграть вместе с нами, Доктор Хлам? — спросил Тит. — Тогда мы могли бы играть в три угла.
— Ну, и как же играть в три угла? — поинтересовался Хламслив, подтягивая на коленях свои элегантные брюки и приседая на корточки. — А вы знаете? — спросил Хламслив, переводя взгляд с Тита на Профессора.
— А как же, — ответил тот, и лицо его мгновенно повеселело. — Это благородная игра.
И снова опустился на земляной пол.
— Да, кстати, — быстро сказал Хламслив, обращаясь к Профессору, — вы прибудете на прием, который мы устраиваем? Вы обязательно должны быть у нас — ведь вы наш главный гость.
Рощезвон, скрипя суставами — казалось, было слышно, как стонут все его старые дряблые мышцы, — снова поэтапно поднялся на ноги, выпрямился, пошатнулся, обрел равновесие и, приняв великолепную, царственную позу, поклонился сидящему на корточках Хламсливу, при этом локон белых волос упал на пустые голубые глаза.
— Сударь, — торжественно сказал он, — я обязательно буду на вашем приеме. И все приглашенные вами Профессоры тоже. Мы глубоко тронуты честью, которая нам оказана.
Произнеся это Рощезвон с неожиданной и поразительной быстротой снова опустился на пол.
Через час, когда старый надзиратель заглянул в глазок величиной с чайную ложку во внутренней двери каземата, он был поражен увиденным: по полу ползали три фигуры, одна из них — по всей видимости Доктор Хламслив — издавала пронзительные трели, которые, нарастая по мощи, превращались в вой гиены, другая — судя по всему, Профессор, — что-то рычала глубоким, дрожащим от счастья голосом, подобным рыку льва, настигающего добычу, а третья — это уж наверняка был Тит — испускала звонкие вопли. В дополнение к этому гаму, наполнявшему комнату, слышны были звуки, напоминающие звон стекла, падающего и разбивающегося на камне. Однако в полумраке подслеповатый старик не смог рассмотреть стеклянные шарики, которые катались по полу, сталкивались, вертелись, забегали в вычерченные на земляном полу квадраты, мчались в разные стороны, как падающие звезды.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
