единственная линия обороны; он мог лишь повторять эту фразу, но отступать дальше ему было некуда.
— Да, да, ты очень неуклюж, — повторила Ирма, — Очень. Ну, беги, беги. Как ты неповоротлив, Ткан! Очень неповоротлив.
И снова старик сказал, что он не судья в этом вопросе, а затем в порыве тщедушного возмущения резко повернулся. Поворачиваясь, он запутался в собственных ногах и, чтобы не упасть, ухватился за маленький столик, стоявший рядом. Высокая алебастровая ваза грозно качнулась в одну сторону, потом в другую. Моллуск и Ткан, открыв рот, с ужасом смотрели на раскачивающуюся как маятник вазу, но, парализованные страхом, не могли двинуться с места.
А Ирма, ничего не заметив, поплыла по гостиной. Она шла медленно, лениво; ей казалось, что такой способ передвижения должен производить впечатление и обеспечивать ей достаточную безопасность. Она плыла по серо-зеленому ковру, раскачиваясь, время от времени останавливаясь и поднимая безвольно повисавшую руку — очевидно, она практиковалась в том, как подавать руку для поцелуя Профессорам. Во время этой мимолетной близости, навязанной Ритуалом, она будет держать голову вот так, слегка наклоненно, удостаивая того, кто прикасается губами к костяшкам ее руки, лишь мимолетным взглядом.
Зная, что Ирма без очков плохо видит, Моллуск и Ткан смотрели вслед удаляющейся хозяйке и, не боясь, что она заметит отсутствие какой бы то ни было деятельности с их стороны, производили лишь некоторый шум, долженствующий быть свидетельством их усердия.
Но долго им этого делать не пришлось — открылась дверь и в комнату вошел Доктор Хламслив. Он был облачен в вечерний костюм и выглядел еще более элегантным, чем обычно. На его груди поблескивало несколько медалей, которыми Горменгаст наградил его, а в узком пространстве между лацканами на белоснежной рубашке покоились алый Орден Побежденной Чумы и Тридцать Пятый Орден Плавающего Ребра, подвешенные на широких лентах. В петлице была орхидея.
— Альфред, — воскликнула Ирма, — скажи мне, ну как я выгляжу? Как я выгляжу в твоих глазах?
Хламслив оглянулся по сторонам и молча, одним движением руки отослал слуг из комнаты.
Он не появлялся целый день, проспал после обеда пару часов безо всяких сновидений, и это помогло ему к вечеру оправиться от кошмаров, которые мучили его всю ночь. И теперь он выглядел свежо, как полевой цветок, хотя и не столь же пасторально.
— А, я вот что тебе скажу, Ирма, — воскликнул Хламслив, склонив голову набок и обходя Ирму со всех сторон, — скажу тебе вот что: ты создала из себя нечто такое, что... Если это не произведение искусства, тогда я и не знаю, что это такое... Клянусь всем тем, что сияет, ты сногсшибательна! Боже, я тебя с трудом узнаю! Повернись, моя радость, повернись! Ой-ля-ля! Какое достоинство! Подумать только, что в наших жилах течет — хоть и вяло — одна кровь! Просто смущение охватывает.
— Что ты этим хочешь сказать, Альфред? Я думала, ты... восхищаешься мною и хвалишь мои усилия! — Голос Ирмы, когда она произносила это, слегка дрогнул.
— Именно это я и делал, именно это! Но скажи мне, дражайшая моя сестра, что — если не считать твоих светозарных ничем не прикрытых очей и твоего общего игривого настроения, — что так изменило тебя, что, так сказать... ага... ага... Гм... а, я понял, я понял! Клянусь всем тем, что может раздуться, — ну, конечно, как я сразу не догадался, дурачок! — ну, конечно, у тебя появилась грудь, моя восхитительная! Хотя, может быть, я ошибаюсь?
— Альфред, не тебе доискиваться, есть у меня грудь или нет!
— Боже упаси, Боже упаси, конечно нет!
— Но если тебе уж так надо знать...
— Нет, нет, нет, НЕТ! Я полностью оставляю это на твое усмотрение!
— Так не хочешь меня выслушать? — Ирма была готова расплакаться.
— Ну почему же, если ты настаиваешь, я готов слушать. Говори, расскажи мне все.
— Альфред, тебе нравится, как я выгляжу? Ты ведь сказал, что нравится?
— Да, нравится. Очень нравится. Просто... просто я тебя знаю так давно, и...
— Насколько мне известно, — чуть ли не выкрикнула Ирма, перебивая брата, — женский бюст таков, каким...
— Каким его сделаешь? — вопросил Хламслив, встав на цыпочки.
— Вот именно! Вот именно! — победоносно вскричала Ирма. — И я сделала себе бюст, Альфред! Я чувствую гордость за него! Он сделан из грелки, весьма, надо сказать, дорогостоящей, особой грелки.
Наступило долгое молчание, в котором, однако, отсутствовало какое бы то ни было направление. Когда наконец Хламсливу удалось собраться и восстановить несколько нарушенное самообладание, он открыл глаза.
— Ну, и к которому часу ты ожидаешь гостей, мой друг?
— Тебе это известно не хуже, чем мне! В девять часов, Альфред. Может быть, нам позвать шеф- повара?
— Зачем?
— Ну, для того чтобы дать ему последние указания.
— Как, опять?
— Но, мой дорогой, в таких делах ничего не бывает окончательно последним.
— Ирма, — торжественно произнес Хламслив, — кажется, ты изрекла правду чистейшей воды... да, кстати, о воде: фонтан работает?
— Родной мой, — игриво сказала Ирма, трогая пальцем рукав брата, — он работает, он плещется вовсю! — И она ущипнула Хламслива.
Хламслив почувствовал, как по всему телу у него побежали мурашки, словно колонны муравьев, движущихся во всех направлениях, выскакивающих из засады то там, то здесь.
— А теперь, Альфред, так как уже почти девять часов, я преподнесу тебе сюрприз. Ах, ты еще ничего не видел! Это роскошное платье, эти драгоценности, эти серьги, эти сверкающие камни в ожерелье на моей белой шее (Хламслив слегка поморщился), эти удивительные кружева моей сеточки на волосах — все это лишь внешнее оформление, внешняя оправа! Альфред, ты потерпишь, или все-таки сказать тебе? Или даже лучше — да! Да! Будет еще лучше, если я покажу тебе прямо СЕЙЧАС!
И она устремилась куда-то. Доктор Хламслив и не догадывался, что его сестра может передвигаться столь быстро. Прошуршало ее платье — «синий кошмар», — и она исчезла, оставив после себя слабый запах миндального крема.
«Неужели я так постарел?» — подумал Доктор Хламслив, закрыв глаза и обхватив рукой лоб. Когда он снова открыл глаза, Ирма уже вернулась. Но Боже праведный! Что она с собой сделала!
Перед ним стояло не просто фантасмагорически наряженное существо, к которому он уже давно привык, а нечто совершенно новое, незнакомое; образ его сестры, тщеславной, нервной, вечно всем неудовлетворенной, нелепой, всегда раздраженной, легко возбудимой и колючей старой девы, которую при всех ее ужимках и странностях еще можно было как-то терпеть, исчез, а вместо него перед Доктором предстало нечто совсем иное, некий особый экспонат. Каким-то странным, удивительным образом все, что было на уме у Ирмы, все ее потаенные мысли раскрылись, сделались явными с помощью длинной вуали с изображением цветов по краям, которая теперь скрывала ее лицо. Хорошо были видны лишь глаза, очень близорукие и весьма маленькие; а видны они были потому, что находились над густой вуалью, закрывавшей нижнюю половину лица. Ирма водила глазами в разные стороны, чтобы продемонстрировать брату тот эффект, которого она хотела достичь с помощью вуали; длинный, острый нос Ирмы почти не просматривался, и это само по себе было прекрасно. Но вуаль не только не скрывала прячущихся в голове Ирмы намерений, а, наоборот, ужасно их выпячивала, предельно обнажала.
И вот уже второй раз за этот вечер Хламслив покраснел. Ему не доводилось раньше видеть ничего более хищного, неприкрыто направленного на одну цель. Ирма так или иначе в самое неподходящее время скажет что-нибудь не то, что нужно. Но ради всего, что сокрыто — ей нельзя позволить выставлять свои намерения и желания таким неприкрытым образом!
Но пока Доктор Хламслив ограничился тем, что сказал:
— Ага!.. Гм... Какой у тебя тонкий вкус... Какая у тебя способность найти... эээ... нужное решение! Ну кто бы еще додумался до такого?
— О, Альфред, я знала, что тебе это понравится! — И Ирма снова повела глазами, но ее попытки изобразить кокетство были столь жалки, что от созерцания их разрывалось сердце.
