— А почему очко? — спрашивает. — Что такое «очко»?
— А что такое монастырь?
— Народное творчество… Памятник… Не так?
— Так… Мы там, в шалаше, пробыли две-три минуты. Потом она убежала. Хватит с тебя?
— Нет… Неважно, где это было. А что ты почувствовал? Самый первый раз…
Ладно, думает Зотов, скажу.
— Что-то мокренькое, — ответил Зотов.
Он кивнул и сказал серьезно:
— И у меня так же.
Господи, неужели жизнь — это что-то мокренькое?
«…Передаем сообщение ТАСС! О первом в мире полете человека в космическое пространство!..»
— Ура!.. — неистово закричала площадь.
Всего два века тому назад, в 1761 году, когда Венера проходила мимо Солнца, Ломоносов писал: «Появился на краю Солнца пупырь», — а в дедов юбилей Юрий Гагарин в космос вырвался, и дед орал:
— Вот так вот!.. Ясно?!. Вот так вот!.. Парнишечка мой золотой!.. Вырвались!.. Волхвование!..
И отец Санькиной подружки был немало смущен этим мистическим восклицанием по поводу научно- технического факта.
— Выпьем! — восклицал Анкаголик, и все гости немедленно и недостойно откликались.
И подтянутый научно-технического звания отец Санькиной девочки глядел на застолье вооруженными глазами.
Мудрец сказал: история смеясь расстается со своим прошлым. Дед — это история. Он смеялся.
Еще бы ему не смеяться! Двадцать дедов тому назад началась новая эра. Господи! Всего-то и прожито, а разговоров, разговоров!..
Двадцать дедов тому назад — сказано — любите друг друга, а сегодня вопрошают: может ли машина мыслить? А почему бы и нет? И не убьет ли она нас?… А почему бы и нет?… Но вопрос в том, может ли она хотеть? Хотят-то люди у кнопки.
Этого, видно, не понимал и понимать не собирался отец Санькиной девочки, который посетил нас со своей женой и принес от завода адрес с поздравлением по поводу круглой даты дедова существования на этой земле. Сто лет.
Но он пришел в неудачный для торжественного вручения момент, когда дед был возбужден земными делами и не годился в экспонаты.
Отец Жанны попал на дедов юбилей по большой протекции. Правда, он считал, что дело в указании чуть не министра, но если б знал, кто за него хлопотал, то, пожалуй, увернулся бы от чести.
Предыстория была такова.
Когда стало известно, что одному из бывших работников завода стукнуло ровно сто лет, то началось с того, что дед к себе бойких делегатов с завода не пустил.
— Вы меня знаете? — спросил дед.
— Нет.
— Ну и я вас нет… Топайте, ребята, топайте. Делегаты ушли и долго топтались под окнами, совещались.
Потом пошли телефонные звонки, но трубку брал Анкаголик.
— Еропкин на проводе, — говорил он из старого кинофильма.
После третьего звонка его стали узнавать и бояться, потому что когда деда просили к аппарату, то Анкаголик объяснял, что дед еще не вернулся с конгресса, который проводится под эгидой. Там спрашивали: под какой эгидой? Анкаголик отвечал: под какой надо.
Тогда подняли в архиве личное дело деда, и когда сдули пыль, то обнаружили, что дед в гражданскую не воевал, в Отечественной не участвовал, с басмачами не сражался и за всю жизнь в него не попала ни одна пуля. Не был он и основателем рабочей династии, поскольку, за исключением Петра Алексеевича, его внука, вся династия либо разбрелась по другим должностям, либо была перебита в войнах и революциях. А в биологические экспонаты он не годился, поскольку в Кавказских горах доживают и до полутораста. И с какой стороны ни подходи, получалось, что дед ни в одну юбилейную категорию не лез. Но чем больше он не лез как правило, тем более жгучий интерес он вызывал как исключение. Выяснилось, что трудовой стаж ему надо считать с семидесятого года прошлого столетия, поскольку работать он начал с девяти, — девяносто один год трудового стажа. В браке состоял хотя один раз, но зато с 1878 года и по сей день накопил восемьдесят три года супружеской жизни. А когда взялись за бабушку, то оказалось, что все сто лет своей жизни она вела паразитический образ жизни и была тунеядкой, поскольку нигде и никогда не работала. И была дедовой женой, а больше ничьей. То есть дед не давал ни малого повода зацепиться, чтобы провести мероприятие. Но дело, видимо, закрутилось не на шутку, потому что звонки одолевали, и однажды дед сам взял трубку.
— Ну чего надо? — спросил он.
— Мне бы хотелось с вами поговорить, — ответил четкий девичий голос.
— А ты кто? — спросил дед.
— Я Жанна, я учусь в одном классе с вашим внуком Саней.
— С прапраправнуком? — уточнил дед. Там помолчали. Потом:
— Мы хотим вас пригласить в школу на встречу с интересными людьми.
— А зачем они мне? — спросил дед.
Там снова помолчали, потом девичий голос сказал:
— С вами хочет поговорить ваш прапра…
— Пра… — добавил дед.
— Внук, — сказал девичий голос.
— Ну давай, — сказал дед. — Санька, это ты?
— Я…
— Как хоть ты выглядишь? — спросил дед.
На это Санька ответил, что выглядит нормально, что школа с математическим уклоном и что интересные люди — это он, прапрапрадед, и ребята хотят его видеть. Но дед сказал, что в арифметике не силен и им не подойдет. Тогда Санька спросил: может ли дед хотя бы ответить по телефону? Какое качество в человеке он больше всего ценит? Что он считает главным положительным качеством человека? Но дед и на этот вопрос отвечал, что вряд ли сможет и что он не то ляпнет, что надо. У телефонной трубки возникло многоголосие, но потом деда снова спросили о главном положительном качестве, ожидая чего-нибудь вроде «мужества», «трудолюбия», или в последние годы пошло настроение на слово «доброта», ему перечисляли, но дед все говорил «нет» и «нет».
— А что же? — спросили его, ожидая ответа с заученным восторгом.
И дед ответил не задумываясь:
— Стыд.
Тогда снова взял трубку Санька и, путаясь между «ты» и «вы», спросил:
— Дед… может быть, совесть?
Но дед ответил:
— Совесть — это уже сознательное… А стыд есть рвотное движение души.
Там тихо положили трубку.
Тогда на заводе кого-то заело, и кто-то, посовещавшись со стариками, узнал, перед кем дед не устоит.
Раздался телефонный звонок.
— Еропкин на проводе, — сказал Анкаголик. — Зотов на конгрессе под эгидой.
— Тпфрундукевич, ты, что ли? — спросил мужчина.
И Анкаголик сразу же отдал деду трубку.
— Щекин… — сказал он. — Из Совета Министров.
— Иван… — сказал дед. — Что они ко мне прилипли?
— Афанасий, не дури, — сказал бывший директор с Пустыря. — Дай им поглядеть на
