— Ну что? Что? — спросила Валя.
— Мама, я туфли надену.
— Валентина, не психуй, — сказал Мызин.
— Мама…
— Татьяна, топай отсюда, — сказал Мызин. — Топай, не до тебя.
Татьяна вышла из комнаты, оглядываясь на них расширенными глазами. Они подождали, пока щёлкнула входная дверь.
— Про меня спрашивал? — окликнула она.
— Нет, — ответил Мызин.
— Про меня ни слова… Иван Фёдорович, что же теперь делать? — спросила она.
Но у Мызина на каждый вопрос ответ.
— Я всё узнал, где у них семинар. Они взрывники… Вот «Проблемы теории и практики направленного взрыва…». Иди, Валентина, велю… Вход свободный…
Куйбышев… Гидрострой… Огромная организация… Делали земляные работы… Котловина… Гидрострой… Отпалка… Ствол… Загазованность выше нормы…
— Мне очень важно…
— Надо будет чемодан занести. А цветы я куплю…
— Союзвзрывпром… Субподрядная организация при ГЭСстрое.
Совсем другой язык, совсем другие люди. Рядом сидит старик без зубов, его все зовут Толя.
— Ты имеешь дело со взрывчаткой, — говорит Толя.
И по его лицу понятно, что это так и есть, имел человек дело со взрывчаткой…
— Пятьсот метров взрыв… Траншея… Приподнялась вся земля… Потом увидели пламя…
Все обмениваются какими-то обрывками даже не воспоминаний, а сведений о себе. И вот что обнаружила вдруг Валя Сорокина, отличный доктор и упрямый человек.
Тут вот какая вещь получается. Когда эти слова в анкете написаны, они вызывают скуку такую, что челюсти сводит, серые слова, которые не хочется помнить, потому какое моё дело до ваших дел, когда у самого своих дел не переделано, а когда эти же слова произносят деловые люди и ты на них смотришь живьём и видишь, что это их личное дело и хвастовство, тогда становится завидно, что не ты строил набросные плотины и откосы, отводные тоннели на Вахше и не у тебя биография состоит из географии.
— Нурек…
— Токтогул…
— Вилюй…
…А поезд колёсами стук-стук, а колёсный стук проваливается в весенние поля и равнины, и телеграфные столбы то отбегают от эшелона, который идёт в Москву, в Москву, в Москву, то снова прибегают к железной дороге и бегут рядом, и снова сорок седьмой год, в Москву, в Москву, в Москву, не надо про это, не надо про это, не надо про это… О чём говорит беззубый взрывник Толя?
— Работали без отпусков, поэтому есть время по Москве поболтаться. Много знакомых из Главгидростроя, из управления Гидромеханизации, из Взрывпрома…
Ага, вот и Жигулин. Явился наконец. Кто? Это Жигулин? Да, он… Господи, как постарел, на улице бы, конечно, не узнала, значит, и меня не узнать. Лица нам переменили, пластическая операция. Время — вот наша пластическая операция, все впуклости и выпуклости в лице местами поменялись.
— Граждане, план такой, — говорит Жигулин. — Семинар четыре дня по отраслям… Жильё — в Пушкине, в пансионате, дают автобусы. Экскурсия на телебашню и в цирк.
…Цирк, чистый цирк… Господи, девятнадцать лет прошло… Ведь этот дурак даже не знает, что я здесь сижу… Видно, по соседству столовая — пахнет гречневой кашей… Человек с кнопками во рту возится с плакатами… Во главе стола руководитель семинара… Чёрный занавес… Впереди выносная трибуна…
…Эшелон замедлил ход, замедлил, замедлил, остановился. Станция маленькая. Двери все распахнулись, и солдаты посыпались из вагонов на зелёную траву с жёлтыми одуванчиками.
— Валька! Валька, коза проклятая! Где ты делась, холера тебя задави?!
Валя подхватывает корзину с семечками, под которыми бутыль самогона, и идёт босиком по мазутной дорожке возле насыпи. Анкетные данные: Валя Сорокина, 18 лет, сирота, москвичка. Папа убит в сорок третьем году. Мама умерла здесь, в эвакуации, год назад. Место работы: станционный буфет. Место жительства — квартира у заведующей этим буфетом Клары Емельяновны… Надо удирать отсюда в Москву, в Москву, в Москву… Там Москва, там всё своё… Здесь болото, здесь всё чужое… Клара уже начала смотрины устраивать, приезжал гладкий человек из Оренбурга, обедал с привозной водкой, и, когда Валя выходила с посудой, она слышала слово «ягодка».
— Водка нужна? — глядя в сторону, спросила она у младшего лейтенанта.
— Нужна, — сказал он и стал разглядывать её внимательно.
А потом солдаты плясали на дощатом перроне, а она стояла рядом с ним и смотрела.
А потом Клара влезла на выступ станционного здания, чтобы смотреть через головы на пляску и на аккордеониста, и не удержалась, и, чтобы не упасть, ухватилась за Валину голову да так и стояла, а пухлая ладонь с обручальным кольцом всё скользила по голове Вали, и пальцы норовили вцепиться в нос. Тогда Жигулин сказал:
— Мадам, а не пошла бы ты… — И нехорошо выругался. И за подмышки снял Клару с выступа на землю.
— Ой-ой-ой, — сказала Клара, отступая, — такой красивый офицер, а ругается…
— Так ведь самогон был плохой, — сказал Жигулин, придерживая Валю. — В голову ударило…
— Не знаю никакого самогона, — сказала Клара. — Валька, домой!
— А ну брысь, — сказал Жигулин, — я за ней ухаживаю… Жигулин Александр Александрович. Валя, а как вас по отчеству?
— Валя, а по отчеству Михайловна. Я тоже из Москвы.
Солдаты оттеснили Клару, и она издали таращила глаза. Может и избить. Уже два раза проделывала этот номер. Вот стоит Валя, восемнадцати лет, без роду без племени, школу почти кончила, на белом свете нет никого, и каждый при ней выругаться может, потому что она самогонкой торгует, и Клара может её избить, а эшелоны идут и идут, мир потому что уже два года, и надо что-то делать, а если не случилось ещё чего, то, слава богу, Клара — заступница: «Отойди, не по тебе товар. На неё из Оренбурга заглядываются».
Ударил колокол. Команда: «По вагонам!»
— Ну, прощай, курносая! — сказал младший лейтенант Жигулин. — Приедешь в Москву — заходи. Жигулин А., угловой дом у Страстного бульвара. Спросишь Саньку Жигулина — всякий скажет… Слушай, да ты красавица… Только сейчас разглядел.
А поезд тук-тук… Колёса тук-тук… А корзина тяжёлая, а щебёнка босые ноги режет…
— Проща-ай! — кричит паровоз.
Как она бросила корзину, как побежала за последней подножкой, как навстречу стрелка летела, как уцепилась двумя руками и одна сорвалась, как втащили её на подножку, а стрелка промахнула мимо, и белые глаза, и тяжёлое дыхание…
— А ну, чешите все отсюда! — сказал старшина.
И они остались на площадке с Жигулиным, мальчиком совсем, младшим лейтенантом.
— А паспорт у тебя есть? — басом спросил он.
— Есть, — сказала она и полезла за пазуху.
— Не надо, — сказал он и отвернулся.
В общем так. Он последние два года служил на Дальнем Востоке сапёром, кончил минное училище. В общем так. Москвич коренной, в третьем колене. Мама жива, отец погиб под Новороссийском, квартира коммунальная, сосед Мызин — с отцом воевал в десанте, сейчас повар. В общем так. Сейчас его, Жигулина, переводят на новое место назначения, проездом через Москву. Разминировать Европу, ясно? В общем так. Правильно, что от этой бабы удрала, раз москвичка — должна жить и Москве, родня в Москве есть?
— Полно, — сказала Валя. — Одних тёток три штуки. Брат двоюродный, родной скоро
