Сангалло едва не проспал антре – выход одного из главных исполнителей. Охранник подошел к матрасу и бросил на него пакет. Немного постоял и вышел из камеры. Тотчас вышел на связь. Связь оказалась не на высшем уровне. Откуда помехи, не мог понять Сангалло, опуская бинокль. И, не забыв своей несдержанности по отношению к неповоротливому стражу, сказал в эфир:
– Она попросила бульдозер, и ты сейчас за рулем этой махины.
– Бульдозер управляется рычагами, доктор.
– Хорошо. Ты меня убедил. Что ты хотел сказать?
– Она попросила принести ужин. Лимон, фрукты, салат. Она дважды назвала лимон.
– Выполняй. Спасибо.
Дикарке казалось, что за дверью постоянно находится один и тот же человек. Не спит, не ест, по естественной надобности не выходит, разве что по неестественной. В ее голове крутились другие, более привычные определения: не жрет, не срет, не ссыт. Но курсантов в «Инкубаторе» легко приучили отказаться от слов и выражений, отличных от общего языка, который может выдать твою принадлежность к той или иной группировке, к разведке, жаргон которой потрясал своей уникальностью. То есть ты можешь размышлять привычными для тебя словами, но на-гора мусор не выносить. Это сродни переводу с иностранного языка на твой родной.
Тамира не знала, есть ли горячие итальянцы, но вареные есть точно.
Раздался скрежет замка, скрип двери, на пороге вырос громила с обиженным лицом цвета наваристого борща. В его руке она увидела пластиковый пакетик и матовый отблеск талисманов.
– Принес? – спросила она его тоном золотой рыбки, будто он был у нее в услужении.
Он бросил пакетик на матрас и ответил тоном шеф-повара самого паршивого ресторана:
– Подавишься.
– Два года во рту валяла и не подавилась. Чего лыбишься? Съешь лимон. И мне принеси. У меня пониженная кислотность. Лимон, понимаешь? Пер фаворе, ун лимон, фрута, инсалата. Пожалуйста, один лимон, фрукты, салат.
Ей выдали одежду в стиле унисекс – пижаму, трусы до середины бедра, наверное, сняли с местной теннисистки, тренирующейся до седьмого пота, домашние тапочки. От сырости и холода девушку спасал плед.
Она с нетерпением поджидала ужин, самый странный, что когда-либо заказывала. Иногда садилась, скрестив ноги, на матрас и смотрела на фото Михея. Это была его идея – вставить свою фотку в полую сережку. Серьги не были предназначены для хранения чего-либо. Они раскладывались, и тогда под египетским орнаментом и надписью появлялся профиль Нефертити; тогда становился ясным перевод имени египетской царицы – Красавица грядет.
Наконец дверь открылась. Дикарка увидела охранника с подносом и подарила ему свою самую красивую улыбку. Салат из овощей и фрукты разложены на картонной тарелке, лимон лежал с краю. Тамира не сводила с него глаз, пока стражник сервировал матрас.
– Грацье, – поблагодарила она его.
Дальше она показала на ведро с крышкой в углу – свой туалет. И перевела свой жест, опять же помогая себе руками:
– Габинети донэ. Окупато. Ризервато. Тутти и пости окупати.
Даже немец понял бы ее: я занимаю, оккупирую женский туалет, мест нет. Типа билеты проданы, и не фига на меня глазеть. И она прямо перед охранником начала снимать здоровой рукой пижамные брюки. Когда взялась за широкую резинку теннисных рейтуз, макаронник ретировался.
Дикарка метнулась к матрасу, схватила свои цацки, телефон и лимон. Сняла крышку с ведра, спустила трусы и уселась на горшок. Первым делом открыла серьгу с Нефертити, подмигнула изображению Михея и, осторожно поддев снимок ногтем, вынула его из золотой рамки. Под ним надежно крепилась SIM-карта. Она освободила серьгу от симки и взяла в руки телефон. Аккуратно вставила карту на место и положила телефон на колено.
Выбрав из штифтов медный, она воткнула его в один край лимона, а серебристый, но на самом деле цинковый, вошел в другой край. Распустив тонкие цепочки на другой паре сережек, которые она частенько носила в сосках, получила два проводка. Одной парой концов соединила их с контактами для питания в «Сименсе», другой с креплениями на лимоне. Его кислота, «потревоженная» медным и цинковым штифтами, положительным и отрицательным электродами, превратилась в батарею и уже давала напряжение, необходимое для очень короткой работы мобильника.
Боясь пошевелиться, Дикарка наклонилась над прибором. Прижимая конструкцию коленями, которые вдруг задрожали, и пальцами здоровой руки, нажала на красную кнопку. И торопила «немца»: «Давай, быстрее! Зарядка кончится». Наконец экран вспыхнул желтоватым светом, появилось приветствие («К черту приветствие!») и предложение включить. Ответила «да». И подняла глаза к серому потолку, словно сидела на горшке по делу. Потом посмотрела на лимон-батарейку. Ей показалось, что штифты, которые она также носила на сосках, набухли, впитали в себя сок лимона. Ей это показалось чуточку сексуальным. К тому же она была возбуждена – впервые так сильно, до колик в низу живота. Ей бы хватило пары «простых движений», чтобы получить удовлетворение.
Эти слова Дикарка была готова выкрикнуть. Но словно захлебнулась соком выжатого лимона. Она нажала клавишу быстрого вызова и, дрожа всем телом, ждала соединения.
Прошла секунда, другая. Ей казалось, связь в экстремальных случаях должна быть мгновенной. Кому не так срочно, могут подождать, постоять в очереди, рассудила она. За ней, которую ни с кем не перепутаешь: голой задницей на жестяном ведре, с лимоном между ног, в ожидании связи с любимым человеком. «Нет, милый, я в трусах, но это все равно, что без трусов».
Дикарка чуть было не развела ноги – когда услышала голос Михея. Он не сказал «да», «алло», «Михаил Наймушин на проводе», он выдохнул в трубку ее имя:
– Тамира… – Потом будто вобрал воздух в себя: – Дикарка?
