Сергей откинул корпус назад и грохнул ногой в дверь. Замок вырвало с корнем, дверь ударилась о стену. Толкая ее плечами, в квартиру Романова ворвалась штурмовая группа. Пропуская впереди себя подполковника Рябова, Малышев вошел предпоследним; на площадке осталось два человека. Эта тактика называлась «доверься мне».
В комнате уже включили свет, в коридоре его зажег Рябов. Малышев, потянув на себя дверь кладовки, сунул туда ствол автомата. Вошедший последним сержант Гусев дернул на себя дверь в ванную, Малышев, опускаясь на одно колено, повел стволом. Гусев, под прикрытием, шагнул внутрь.
– Свет!
Когда в ванную вошел Рябов, Малышев продолжал стоять в прежней позе, не отводя ствола от лица мертвого капитана Романова. Глаза Сергея в прорези черной маски смотрели равнодушно.
Подполковник ФСБ, склонившись над телом, несколько секунд напряженно всматривался. Не говоря ни слова, он вышел в коридор и позвонил по телефону, вызывая следственную группу.
Эксперт-криминалист из следственной группы Рябова возился с отпечатками пальцев, сам подполковник, казалось, бесцельно прохаживался по комнате. Предварительное заключение о смерти Романова дал судмедэксперт: смерть наступила в районе 22.00–23.30 часов, по-видимому, от отравления ядом типа цианидов. На запястьях трупа отчетливо видны следы от веревки или ремня, это указывало на то, что, возможно, перед смертью он подвергся пыткам, хотя явных следов на теле не обнаружено.
– Его сначала связали, а потом уже дали яд? – спросил Рябов.
– Не обязательно, – ответил эксперт. – Он мог принять яд до того, как его связали.
– Ты допускаешь хорошо сбалансированную дозу яда?
– Да, очень точно рассчитанную. Запах изо рта трупа походит на коньячный, поэтому не исключено, что яд был примешан в коньяк. Бутылку с коньяком мне придется забрать.
Меньше всего в этом деле Рябов ожидал смерти Романова. Да нет, скорее он вообще не ожидал, что с Романовым может произойти что-то подобное. Пока шла работа с начфином капитаном Копытиным – проверялись всевозможные бухгалтерские бумаги, накладные, приказы, счета. Романов был вторым человеком в части, на которого явно падало подозрение, так как дело Никишина выглядело, бесспорно, сфабрикованным, но трудно доказуемым. Очень много накладок, связанных с нарядами в караул, сказал тогда Романову следователь. Доказать это было действительно трудно, чего не скажешь о самой бухгалтерии и состоянии склада, которыми занимался лично полковник Кравец, имеющий богатый опыт в делах подобного рода. Махинации Копытина были выявлены, вычислен еще один участник преступного сговора – майор Николай Ярин; его пока не трогали, но он был под постоянным наблюдением, «созревал в собственном соку» – своеобразная обработка без какого-либо давления на него со стороны.
И вот теперь, со смертью капитана Романова, у Копытина и Ярина появлялась отличная возможность взвалить всю ответственность на покойника, свести все концы именно к нему: он был главным в этом деле, только он один знал, куда уходят боеприпасы и оружие со склада. Каждый захочет остаться мелкой сошкой. Теперь, даже если они и знают, куда ушло со склада ОВ, они будут молчать; проследить связь до конечного покупателя окажется невозможно, дело полетит к черту.
Нет, Копытин и Ярин ни в коем случае не должны знать о смерти Романова, с которым, чувствуя его причастность к этому делу, Рябов явно протележил. Он ждал, когда в гостинице «Октябрьская» найдется человек, так или иначе связанный с капитаном; наверняка кто-то из дежурных администраторов. Пока подозрение пало на 30-летнюю Любовь Коряжину и 36-летнюю Ирину Сухоту. Как раз сегодня заступает на дежурство Коряжина, сменщица должна передать, что ей звонил ее знакомый Дмитрий Романов и просил срочно связаться с ним по домашнему или рабочему телефону. Оба номера к семи часам утра должны быть взяты под контроль, и если даже разговор состоял бы только из приветствий, то и это давало бы серьезный повод к немедленному аресту Романова. Раскрутить саму Коряжину труда бы не составило, майор Семенов вторые сутки жил в гостинице «Октябрьская» и был готов к оперативному разговору с дежурным администратором.
Так или иначе, было в этом деле одно довольно большое светлое пятно, в которое Рябов заглядывал и так и эдак: это собственно подставные чеченцы. Коли работали под них, значит, ОВ ушло не к ним, – это уже легче. А с другой стороны, могла иметь место более изощренная игра, в которой чеченцев подставляли с определенной целью: отвести подозрение, сбить со следа – если следствие выйдет на этот этап – от чеченцев, хотя товар пошел именно к ним. Был и третий цвет в этой дыре, неопознанный и туманный: совокупность первых двух.
В общем, дело досталось Рябову сложное, запутанное, умело спроектированное и почти выполненное. Почти – потому что в игру вмешался посторонний фактор по имени Антон Никишин. Он выжил в той бойне, где выявлялся еще один участник, сам Рябов был на девяносто восемь процентов уверен, что это прапорщик Шлях, а другие два процента ложились на младшего сержанта Александра Пахомова.
«Слоеный пирог».
Рябов тоже недолюбливал слоеные пироги, но что-то их было чересчур много. Ничуть не лучше выглядел пирог с капитаном Копытиным и майором Яриным. Ведь ОВ официально числились на складе, их пропажа сулила тщательное расследование, в котором так или иначе выявилась бы любая, какой бы она совершенной ни была, хитрая или левая бухгалтерия. Что дальше? Копытин и Ярин заведомо нарывались на неприятности, на что они рассчитывали? Не на свой же изощренный ум в конце концов! Если так, то это авантюра чистой воды. Или глупость в последней стадии. Или жадность, которая притупила все остальные чувства, включая главное – элементарное чувство самосохранения.
И такое может быть, Рябов видел многих людей, которых, как в омут, затягивала непреодолимая тяга к деньгам, порождая иллюзию полной безнаказанности; все кажется легко осуществимым, исчезают преграды на пути, когда после первой, второй, пятой удачной сделки что-то начинает шелестеть в карманах. И тут может сработать очень простой способ если не давления, то аргументированного убеждения. Например, очень тонко разработанный план; и чем он сложнее, тем больше повышается боевой потенциал, вылезает, кроме жадности, чувство собственного превосходства; формула плана кажется совершенной.
Еще это было схоже с пьянством или алкоголизмом. Пьяный человек уверен, что все его действия абсолютно нормальны, и сам себе он кажется трезвым. Если бы пьяный хоть на секунду поймал себя на мысли, что делает что-то не то, и поделился бы с врачом-психиатром, многие проблемы пьянства и алкоголизма снялись. Может быть.
Чем дольше размышлял Рябов, тем больше приходил в уныние; труп Романова стоял перед глазами. Иногда он неожиданно останавливался, прерывая на несколько секунд равномерные шаги по комнате: а может, это и к лучшему – новое дело, в котором четко прослеживается рука профессионала? Чутье подсказывало Рябову, что от Романова избавились люди заказчика, судя по всему, человека крупного, весомого. Собственно, не чутье, все говорило за то, что это именно так. Если он сумеет распутать отдельное
