– Я попросил бы вас отнестись к этому делу серьезно. Анатолий Васильевич, как там наша подопечная, ее можно вытащить на народ?
– А почему же нельзя, она только этого и ждет. Сейчас развяжу и вытащу, – ухмыльнулся Котов в преддверии народного судилища и, открыв дверцу машины, вежливо пригласил: – Пожалуйте, Клара Оттовна, народ вас заждался.
– Я никуда выходить не буду! – истошно завизжала она из машины. – И за это самовольное судилище вы мне еще ответите! Товарищ участковый, я вас прошу, нет, я требую прекратить это безобразие.
– А нет тут никакого участкового, – ввинчиваясь в толпу, ответил он.
– Слышишь, что люди говорят? Нет здесь властей, – выступил Трофимыч. – Мы, народ, и есть для тебя самая главная власть. Вытряхивайся добром, иначе силком оттуда выцарапаем. Я верно говорю, бабы и женщины?
– Верно! – загудела возбужденная толпа, жаждая зрелища, и разлюбезной Клархен ничего другого не оставалось, как гордо высунуть нос из машины.
– Что вы от меня хотите? – надменно и с вызовом спросила она.
– Гражданка Стешкова, – обратился я к стоящей неподалеку бабе Любе, – вы узнаете эту женщину? Отвечайте только «да » или «нет».
– Конечно, узнаю, она же мне избу спалила! – поспешно затараторила она. – И нас с тобой чуть было не погубила, а свою мать отравила.
– Подождите, – остановил я ее словесно-эмоциональный поток. – Вы знаете, кто она?
– А как же не знать. Кларка это, Мани Крюковой племянница и Зойкина дочка.
– Очень хорошо, – отметил я этот пункт ее показаний. – Теперь расскажите нам, зачем она к вам приезжала и что отобрала у вас силой.
– Граждане односельчане, – сразу понимая ситуацию и от того велеречиво запела баба Люба, – она силком отняла у меня церковное добро, которое я хранила для вас до лучших времен, до прекращения смуты. Я стерегла его денно и нощно, с нетерпением поджидая ту радостную минуту, когда я смогу вручить его вам. Зараза Кларка каким-то образом про то узнала и, ворвавшись вместе со своим дружком, скрутила меня, старуху, и все увезла в неизвестном направлении, а меня с Константином они забросили в подпол, заколотили гвоздями и запалили дом.
– Вот стерва-то! – одиноко взвизгнула баба, но вскоре к ней присоединилась вся возмущенная и негодующая толпа.
– Гражданка Старикова, что вы на это скажете?
– Я ничего не знаю и говорить с вами не собираюсь, – испуганно задвигаясь в глубь машины, прокаркала она. – Это беспредел, я сто лет уже здесь не бывала.
– Ты врешь, сучка, – вышла вперед пожилая полная женщина. – Я сама видела, как ты поздно вечером подъехала на своем драндулете.
– Все верно, – поддержал я ее, – а кроме того, госпожа Старикова, на иконных окладах наверняка найдется достаточно отпечатков ваших пальчиков. Так что отпираться бесполезно, да и Павел согласен во всем сознаться. Но не ЭТО главное. Отец Никодим, нам с Анатолием Васильевичем Котовым удалось ее перехватить и отобрать похищенную утварь, и теперь мы бы хотели торжественно вернуть ее в лоно церкви. Вы готовы к приемке?
– Благое дело вы свершили, – прослезившись, пузом вперед выступил отец Никодим. – Я готов принять церковное достояние.
– Отлично, но у нас есть условие. Мы хотим, чтобы, помимо вас, в приемную комиссию вошли Александр Трофимович и баба Люба Стешкова. Они помогут вам зарегистрировать все предметы и в дальнейшем следить за их сохранностью. Вы согласны?
– Отчего же не согласиться, – удивился Лютов. – Конечно же такие ценности нужно принимать комиссией. Велика ответственность.
– Ну вот и отлично, можно начинать, – отходя в сторону, разрешил я.
