— Вы предлагаете мне бежать?
— Поедешь в «Жареный фрегат» и привезешь мне сюда одну шлюху.
Роже растерянно посмотрел в сторону закрытых дверей дома. Воистину вкусы капитана поразительны. Ему мало одной женщины, подавай вторую. И это в такой момент!
— Чего ты ждешь?!
— Бегу, капитан.
На обратном пути в затемненную комнату Олоннэ придумал, что ему делать. Приступ растерянности прошел. Если даже имел место.
— Что случилось? — прозвучал недовольный и заносчивый голос Женевьевы. Таким тоном обвиняют в увиливании от поединка.
— Сейчас здесь будет много гостей.
— Каких еще гостей, что вы задумали?!
— Каких именно, не знаю, и не я виновник того, что они здесь появятся.
— Я ничего не понимаю, говорите яснее.
— Кто-то на рыночной площади объявил, что вы находитесь здесь. С какой целью, надеюсь, объяснять не надо? Насколько я понимаю, они явятся сюда, чтобы публично вытаскивать вас из моей кровати.
— Что за дичь?!
— В общем-то да. Но если разобраться, здравый смысл здесь есть.
— Какой тут может быть здравый смысл?!
— То, что можно уличной шлюхе, то не позволено символу невинности и благопристойности.
— Вы говорите так, будто рады, что дела обстоят именно так!
Олоннэ налил себе рому.
— Люди часто не прощают другим того, чего не замечают в себе. Кроме того, в этой истории имеется кто-то, кто хорошо подогревает смутное недовольство, тлеющее в душах этих оборванцев. Это враг, и враг сильный, раз он сумел этих бессмысленных скотов сделать врагами господина де Левассера.
Заламывая руки, Женевьева ходила из угла в угол комнаты.
Капитан спокойно наблюдал за ней.
— У нас есть выход, — вдруг заявила она.
— Выход?
— Именно. Когда они все сюда явятся, можно сказать, что мы обручены. Чему вы улыбаетесь?!
Олоннэ действительно широко улыбнулся:
— Никто не поверит, все сочтут это заявление попыткой спасти положение, только и всего. Кроме того, господин губернатор не в курсе такого неожиданного поворота, он не сумеет нам достойно подыграть. Даже если его не хватит удар от такого известия.
— Но…
— Но пусть даже кто-то и поверит в то, что мы говорим правду, репутации губернатора такое «обручение» лишь повредит. Слишком силен запах скандала в этой истории. Таким образом, тот, кто хочет навредить вашему отцу, добьется своей цели. Вы ведь, насколько я понимаю, не желаете неприятностей отцу.
Женевьева остановилась, прижавшись лбом к притолоке.
— Должен же быть выход!
— И должен быть, и есть.
Она резко обернулась к Олоннэ:
— Говорите же скорей!
Капитан подошел к сундуку, занимавшему один из углов комнаты, открыл его, вынул оттуда несколько принадлежностей мужского туалета.
— Здесь все, что нужно. Панталоны, сюртук, чулки, башмаки. Переодевайтесь.
— ?
— Если стало известно, что вы здесь, значит, за вами следили. Если следили, значит, видели в вашем маскарадном наряде.
— А, понимаю, понимаю.
— Надеюсь, никто не обратит внимания на скромно одетого юношу, покидающего мой дом.
— Я отправлюсь домой? — неуверенно спросила Женевьева, взвешивая В руках тяжелые, грубые башмаки.
— Именно, и мы договоримся с вами, что сегодняшнего посещения не было. Забудем о нем. Так будет лучше для всех, поверьте мне.
— Приходится это делать.
Стоило одной женщине покинуть жилище капитана Олоннэ, там сразу же появилась другая. Роже великолепно выполнил данное ему поручение. И главное, быстро. Не успел он распрячь лошадь, как перед воротами появились первые представители портовой депутации. Босоногие, в белых полотняных штанах и широких соломенных шляпах. Был здесь кое-кто из завсегдатаев кабаков, они покинули места привычного увеселения, услышав о том, в каком необычном развлечении есть шанс принять участие. Довольно много было женщин. Разных — от почтенных матерей семейств до самых непрезентабельных шлюшек.
Присоединились к толпе даже некоторые матросы «Этуали». Они не лезли на первый план, а готовились позлорадствовать издалека. А может, и позавидовать. О мадемуазель де Левассер мужская половина населения Тортуги была высокого мнения.
— И если нашему капитану удалось взять на абордаж такую шхуну, то я снимаю перед ним шляпу, - говорил коренастый небритый плотник, на голове у которого вместо шляпы красовался замызганный красный платок.
Предводительствовали этим всплеском народного удивления, любопытства и гнева трое или четверо агентов падре Аттарезе. Они изо всех сил старались разгорячить шествие.
И вот все скопились, постепенно просочившись, во дворе дома. Переглядывались, перемигивались, отпускали подходящие и не подходящие к случаю замечания. Так могло бы продолжаться довольно долго, если бы вдруг из дома не донесся стон. Это был звук, в происхождении которого невозможно было ошибиться.
Находившиеся во дворе на мгновение коллективно замерли. Все-таки по дороге сюда им приходилось бороться с чувством неловкости, и оно не рассеивалось полностью под воздействием болтовни нескольких святош из церкви падре Аттарезе. А вдруг там внутри ничего особенного и не происходит?
Но когда из дома донеслись звуки, могущие происходить только от взаимных и страстных ласк мужчины и женщины, в настроении собравшихся произошло изменение. Теперь стало ясно — преступление налицо.
Да еще какое!
Хороша девственница!
Жители южных стран возбуждаются легко и быстро. Несколько десятков человек, собравшихся во дворе дома капитана Олоннэ, пылали пламенем сопереживания тому, что творилось в полумраке его комнаты.
Достаточно было одного агрессивного крика, чтобы началось то, что задумал хитрый католический священник. Но толпа получила неожиданный удар с тыла.
Явился господин де Левассер.
Прочитав злополучное письмо, он велел немедленно заложить карету и примчался к месту преступления.
Он был без парика. Лицо каменное. По вискам сочились струйки пота. Он нес в руках шпагу, держа ее за ножны.
Возможно, на его месте разумнее было остаться во дворце и там дождаться исхода дела. Незачем выставлять на всеобщее обозрение свой позор. Но не таков был его характер, чтобы усидеть на месте.
Собравшиеся молча расступались. Все понимали, что попасть под горячую руку губернатора — смерть.
В установившейся, таким образом, тишине еще слышнее стали звуки, производимые внутри капитанского дома. Там явно бушевала чья-то нечеловеческая страсть. Вопли такой откровенности и силы оглашали обожженный смущением воздух, что его высокопревосходительство остановился.
