— Я буду краток. Некоторое время назад вы оказали мне честь, открыв свой план налета на Маракаибо.
Губернатор кивнул.
— Тогда, признаю, я совершил огромную глупость, отказавшись от вашего предложения; теперь бы я желал исправить свою ошибку. Вы понимаете меня ваше высокопревосходительство?
Горькая улыбка заиграла на губах господина де Левассера.
Он взял нож для разрезания бумаг и повертел в руках, посверкивая бриллиантами на его рукояти.
— Я понимаю, что оскорбил вас своим отказом тогда, но мне кажется, что есть дела, в которых можно переступить через обиды. Тем более что я приношу вам свои искренние извинения.
— Дело даже не в обидах. По крайней мере, в меньшей степени в них.
— А в чем же тогда? — В синих огнях под слившимися черными бровями загорелись холодные огни.
— Поздно, мой любезный друг.
— Поздно?!
— Да, — губернатор, не скрывая огорчения, кивнул, — у моего плана появился уже исполнитель.
— Кто же это? Впрочем, я догадываюсь. — Олоннэ саркастически улыбнулся. — Но он же…
— Болван? — спросил капитан Шарп, его облик как-то мгновенно утратил большую часть своих ярких красок.
— Болван, болван и еще раз болван! — решительно заявила Женевьева, с размаху швыряя свою книгу в виолончель. Этим движением она выразила недоверие сразу и музыкальному и письменному искусству.
— В чем же я болван? — Шарп выпучил глаза и огляделся, как бы действительно пытаясь выяснить «в чем».
— Да во всем! — был ему ответ.
Ирландец ощупал отвороты своего камзола, коснулся локонов, пожевал губами и заявил:
— У меня такое впечатление, что вы не рады меня видеть.
— Вы сверхъестественно догадливы.
Капитан осторожно приблизился к кушетке, на которой полулежала Женевьева, присел на краешек стула, восстановил положение виолончели. Она ответила ему жалобным, но благодарным дребезжанием своих струн.
— Могу ли я теперь считать, что отвергнут? — поинтересовался капитан. В глазах его был заметен самый настоящий испуг.
Женевьева пошарила рукой под кушеткой. Больше никакой книги под рукой не оказалось.
— Какие еще можно задавать вопросы после того, что вы от меня сейчас услышали, капитан?
— Вопросов как раз более чем достаточно. Одни только вопросы и остались.
— Ну вот, сами себе их задавайте и сами на них отвечайте.
— А вас уволить от этого?!
— Я уже говорила, что вы догадливы, не заставляйте меня повторять комплименты!
Капитан всерьез отнесся к предложению провести диалог с самим собой.
— Зачем вы завлекали меня? Чтобы посмеяться надо мной. Зачем ваш отец посвящал меня в свои планы? Чтобы сделать из меня болвана. Зачем…
Женевьева резко отвернулась к стене, послышались глухие рыдания.
Капитан Шарп осекся.
— Женевьева?! — осторожно позвал он.
— Уйдите, умоляю вас, уйдите! Разве вы не видите, что делаете мне больно!
Капитан встал, грудь его переполняли какие-то чувства, очень сильные и очень неопределенные.
— Женевьева, я только хочу сказать, что всегда… понимаете, всегда… я…
— Умоляю, уходите!
Кое-как поклонившись, ирландец удалился на подгибающихся от горя ногах.
Губернатор развел руками:
— Как бы то ни было, господин Олоннэ, мое, «нет» — окончательно. Признаюсь, я говорю эти слова с сожалением, но не сказать их не могу.
Капитан был заметно расстроен: поражения на этом фронте он не ждал.
— Мои сожаления, я думаю, превосходят ваши, но я, как и вы, дальнейшее обсуждение считаю излишним.
Оба встали.
— Я слышал о неприятностях, которые вас постигли, и если у вас…
Олоннэ неприступно улыбнулся:
— Оставим это.
— Как вам будет угодно.
Корсар поклонился и, придерживая шпагу, направился к выходу из кабинета.
— Капитан, — остановил его голос господина де Левассера, ставший вдруг удивительно неуверенным.
— Я вас слушаю, — ответил Олоннэ не оборачиваясь.
— Я хотел задать вам один вопрос.
— Задавайте. Несмотря на сегодняшний разговор, я всецело к вашим услугам.
Его высокопревосходительство покряхтел, стянул с головы парик и нервно растер лоб рукой.
— Вопрос, как бы это точнее выразиться, интимного свойства. Вы меня понимаете?
— Спрашивайте, ваше высокопревосходительство.
— Ну, хорошо. В тот день, в тот ужасный день Женевьева была в вашем доме?
Олоннэ медленно обернулся. Очень медленно. И за это время успел понять, что дочь не откровенничала с отцом на этот счет. Что у господина де Левассера есть сомнения по поводу того, что же в самом деле произошло тогда в доме корсара Олоннэ, и что сомнения эти жгут его.
— Эта история взошла на дрожжах распущенных в городе слухов. Самое интересное узнать, кем именно эти слухи были распущены.
— Так вы скажите мне прямо — была или не была?
— Была не была, скажу. Мадемуазель Женевьева не посещала меня в тот день.
— А…
— Ни в тот, ни в какой-либо другой.
По лицу губернатора побежали струйки благодарного пота, он облегченно задышал.
— Я знал, что вы благородный человек.
— К вашим услугам, — поклонился капитан.
— Теперь я знаю, что и разговоры о смерти этой проститутки тоже не имеют под собой никакого основания.
— Вы имеете в виду слухи о том, что она не покончила с собой, а была мной зарезана?
Его высокопревосходительство криво улыбнулся:
— Да, эти слухи я и имею в виду.
Олоннэ надел шляпу, открыл дверь.
— Знаете, господин де Левассер, я не ангел, мне приходилось убивать людей.
Губернатор развел пухлыми руками: что, мол, no-делаешь, таков мир.
— Но я против бессмысленного пролития крови. Если бы был смысл в убийстве этой проститутки, я бы сделал это. Например, если бы ее смерть могла выручить такого достойного человека, как вы. А теперь прощайте.
И он вышел.
Господин де Левассер долго стоял возле своего стола, обдумывая последние слова капитана, но так до конца и не понял, что именно тот хотел сказать. Заключена была в них какая-то темнота, и темнота эта была зловещего характера.
Капитан Олоннэ покидал дворец губернатора по парадной лестнице, капитан Шарп — по боковой, через дворцовый сад, но такова была архитектура губернаторской резиденции, что два по-разному отвергнутых корсара не могли не сойтись у ворот.
