можно было судить по тому, какими щедрыми аплодисментами она встречала каждое упоминание о великом вкладе советского народа в борьбу против гитлеровской агрессии и о необходимости крепить дружбу с Советским Союзом.
Но за стенами зала у мистера Кроу нашлись единомышленники и подражатели. В отличие от него они не были стеснены рамками этикета и поэтому могли действовать с предельной наглостью. Во время выступления мэра Детройта Эдварда Джеффриса с галереи вдруг раздались какие-то громкие выкрики, после чего в зал полетел ворох листовок. В наступившей суматохе я не сразу разобрал, в чем дело, успев лишь заметить, как участники митинга окружили наверху двух вопивших субъектов и, вопреки их яростному сопротивлению, выволокли с галереи.
– Что там произошло? – тихо спросил я доктора Уиттекера.
– Эти типы кричали мэру, что он, сидя за одним столом с русским послом, изменяет «американизму». Грозились, что даром это ему не пройдет. Ну и многое другое, чего я вчуже стыжусь. – Доктор с презрительной гримасой махнул рукой.
Порядок на галерее был восстановлен. Во избежание новых хулиганских выходок у дверей зала был выставлен пикет из участников митинга. Мэр Джеффрис продолжал свою речь, предварительно извинясь передо мной за выходки своих «неразумных сограждан». Остаток речи он скомкал. Было заметно, что он очень расстроен. Очевидно, в Детройте было не принято с легким сердцем относиться к угрозам «стопроцентных американцев».
В конце митинга к микрофону подошел я. Мое выступление, с дополнением, адресованным в равной мере распоясавшимся фашистским хулиганам и респектабельному президенту «Экономического клуба», было с энтузиазмом встречено собравшимися. Аплодисментами награждались и та часть речи, в которой я давал высокую оценку полезной – практически и политически – деятельности «Американского общества помощи России», и та, в которой я приветствовал открывающуюся кампанию за сбор средств для детской больницы, и многое другое. Но особенно горячие аплодисменты и приветственные возгласы раздались, когда я, упомянув о «воинствующих деятелях в некоторых странах, призывающих к новой войне», далее заявил:
«Я верю, что выражу не только свое, но и ваше мнение, если скажу, что сторонники мира несравненно более многочисленны, чем проповедники новой войны. Миролюбивые устремления народов сумеют сдержать агрессоров, где бы они ни обнаруживались и под какой бы этикеткой ни выступали, и таким образом предотвратить новую бойню».
Митинг завершился в атмосфере всеобщей приподнятости, которой недоставало вначале из-за провокационных инсинуаций Кроу, а потом из-за хулиганской вылазки на галерее.
Провожаемые аплодисментами и крепкими рукопожатиями, мы с женой покинули зал, направляясь через холл к лифтам. И тут разразился третий за этот вечер инцидент, наиболее серьезный. Группка из нескольких мужчин, сидевших в холле неподалеку от выхода из зала, одновременно, будто по команде, вскочила с кресел и поспешно направилась в нашу сторону. Но тотчас же из разных концов холла наперерез им с еще большей поспешностью двинулось трое или четверо атлетически сложенных людей, преградив первым путь к лифтам, куда уже подошли мы с женой. Между обеими группами мгновенно завязалась рукопашная, исхода которой мы не успели увидеть. Не успели потому, что возле нас нервно засуетился здоровяк лет пятидесяти, с умоляющим видом твердя: «Скорее в кабину, господа, скорее в кабину!» При этом он своей массивной фигурой отгораживал нас от холла и чуть ли не силой заставил войти в кабину, после чего вскочил в нее и сам. Когда лифт пришел в движение, он облегченно вздохнул, вытер носовым платком свою взмокшую от пота физиономию и скороговоркой промолвил:
– Прошу прощения, господа, за мою напористость, но этого потребовали обстоятельства. Иначе вы рисковали попасть в переделку, которая неизвестно чем бы кончилась. Позвольте представиться: старший инспектор Снайдер, к вашим услугам.
Так мы неожиданно столкнулись в буквальном смысле слова вплотную с нашим главным «ангелом- хранителем». Когда лифт остановился на нашем этаже, инспектор вышел вместе с нами. На мой вопрос, что за переделку он имеет в виду, Снайдер возбужденно ответил:
– Там эти проклятые… Ну, те, что вопили с галереи. Только сейчас их набралось еще больше, и кто знает, что у них на уме? К счастью, мои ребята хорошо знают свое дело. Они давно наблюдали за ними и вовремя их перехватили. Ручаюсь вам, что их ноги больше не будет в окрестностях отеля.
Гарантия инспектора звучала обнадеживающе, но из его объяснений оставалось непонятным, где же были его бдительные «ребята» до сих пор и почему они вообще не помешали хулиганам проникнуть в отель. Но вдаваться в расспросы я не стал, и, признавая, что своими действиями, как начальника охраны, он все же избавил нас, по-видимому, от оскорблений личности в детройтской манере, если не от чего-либо худшего, я поблагодарил его за своевременные меры. Он проводил нас до дверей нашего номера и только тогда откланялся, заверив на прощание:
– Все будет в порядке, господин посол. Отдыхайте спокойно.
Но до спокойствия нам было далеко. Инциденты в ходе митинга и в холле основательно растревожили наши нервы.
Через четверть часа в номер позвонил мистер Картер и попросил разрешения зайти на несколько минут вместе с доктором Уиттекером. Вскоре я беседовал с ними в гостиной. Мистер Картер начал было с извинений за причиненное нам беспокойство, но я остановил его, заявив, что меньше всего склонен винить в чем-либо организаторов митинга, сделавших все для его успеха. Затем, говоря об истинных виновниках, я спросил, известно ли, кто они?
– А вот посмотрите сами. – Мистер Картер протянул мне одну из сброшенных в зал листовок. – Они открыто признаются в своих гнусных выходках.
В самом деле, под текстом листовки жирным шрифтом значились три фашистские организации: «Христианские социалисты», «Антикоммунистический комитет Западного полушария» и «Америка прежде всего». Листовка содержала грязные антисоветские измышления и злобные нападки на «Американское общество помощи России» – «эту русскую подрывную группу». Авторы листовки не оставляли сомнения в том, что она приурочена именно к данному митингу.
Обсуждая затем перипетии митинга, я высказал удивление тем, что в Обществе, созданном сторонниками американо-советской дружбы, подвизается, играя при этом немалую роль, такой завзятый недруг нашей страны, как «стареющий миллионер» Кроу.
– К нашему Обществу он примазался во время войны, – с сожалеющим видом ответил мистер Картер. – Видите ли, господин посол, все дело в том, что в Детройте это очень влиятельная фигура. И когда он выразил желание сотрудничать с нами, разве мы могли не согласиться на это? Ведь на словах он тогда был вполне лоялен по отношению к советскому союзнику. Ну а на практике – что закрывать глаза? – он и ему подобные не столько содействовали сбору пожертвований, сколько тормозили его.
После их ухода мне еще долго пришлось успокаивать жену. Она была настолько взволнована вечерними передрягами, что готова была уже на следующее утро улететь из «этого ужасного Детройта». В конце концов я убедил ее, что больше никакая опасность нам не грозит и что отказываться от завтрашней программы нет резона. В эту программу входила экскурсия на завод Форда и завтрак, который нам давала дирекция «Форд моторз компани».
Утром 13-го мы вместе с доктором Уиттекером выехали в пригород Детройта, где находится сердце автомобильной империи Форда – гигантский завод «Ривер-руж». И хотя последний, как и все американские автомобильные предприятия в эти дни, из-за стачки бездействовал, знакомство с ним, на мой взгляд, все же представляло большой интерес.
Я не буду останавливаться на подробностях нашей длительной экскурсии по корпусам завода, включая замерший главный сборочный конвейер, в обществе немолодого инженера-конструктора, прикомандированного к нам администрацией компании. Странная это была экскурсия по неработающему заводу…
Мрачная картина обезлюдевших цехов, неподвижных конвейеров, застывших на рельсах электровозов и выстроившихся перед воротами завода рабочих пикетов с необыкновенной наглядностью раскрывала острейшее противоречие капиталистической системы: с одной стороны, стремление капитала к безудержной интенсификации производства за счет увеличения эксплуатации рабочего, а с другой – борьба рабочего класса за свои экономические интересы.
