этаж, там в одной из комнат он заметил прикрепленный к стенам гамак, но девчонка резко развернула его к комнате с зеркалами.
Свет они не зажигали, ночь была темная, Самойлов с трудом ориентировался, протянул руку вперед, чтобы не стукнуться головой о дверь, приоткрыл ее и увидел легкое свечение среди зеркал. Слабый, чуть светящийся лучик пробегал по комнате. Инка спряталась за его спиной. Старик не мог понять, откуда идет свет, посмотрел на окно, тут же уловил краем глаза чье-то лицо в одном из зеркал, всмотрелся и вздрогнул. В зеркале было видно окно, а в окне — голова Инны! Одна рука белела на подоконнике, в другой был фонарик. Свет от фонарика пробегал по зеркалам. Старик на всякий случай протянул руку назад и потрогал Инку. Она была за его спиной. Старик и та, в окне, посмотрели друг на друга. Луч фонарика добрался до двери и осветил всклокоченного Старика, замотанного в простыню. Фонарик тут же потух, лицо скрылось… топот ног, шелест листьев…
Старик зажег свет. С грустной тоской посмотрел на бледное личико где-то у его живота. Одинокое крошечное существо — у него никак не получалось представить ее женщиной.
— Ну и как же тебе это удалось проделать?
Инка пожала плечами. Старик еще раз внимательно осмотрел зеркала. Да, при желании можно было, стоя за его спиной и поставив предварительно зеркала определенным образом, скорчить какую угодно рожу и он бы увидел эту рожу. Но окно?
Они прошли в столовую. Старик налил в чашку остывшей заварки, Инка, уставшая и какая-то опустошенная, смотрела перед собой не мигая. Старик вгляделся внимательнее и увидел на ее руке, чуть выше кисти, шрам.
— Откуда это?
— Упала на косу.
— Вы с сестрой дружно жили?
— Ну, дед, ты как на допросе! Нет. Не дружно. Мы были погодки, вроде и разницы в возрасте нет совсем. Я ее иногда знатно поколачивала. И волосы у нее были светлее моих. Коса. Вообще… Знаешь, как она этот дом называет? Жилище. Нет, ты вдумайся, может ли человек жить в таком доме, если называет его «жилище»! Однажды даже сказала «жилая площадь».
— На суде?
— Да нет, она все бумаги собирала, чтобы дом пополам поделить, а до суда дело не дошло, как-то все притихло. Ей же полагается какая-то часть, как дочери. Я в этом не разбираюсь, а она целый год все копалась, копалась, а потом вдруг надоело. Так и жили. На лето — дачники… Я продавала цветы и рассаду, иногда подрабатывала в варьете.
— Ты танцевала в варьете? — удивился Самойлов.
— Нет, — легкий переход от отчаяния к улыбке и обратно. — Я была ассистенткой у волшебника. У мага, так сказать, и чародея. В основном пряталась в ящике с зеркалами.
Инна прилегла в кресле, глядя, не мигая, в полоску черного пространства между занавесками. Старик слушал ночь. В доме иногда вдруг что-то вздыхало, поскрипывало, но не страшно, а как-то по-домашнему. Хороший дом, что и говорить. Можно ли убить за дом? Такая маленькая, такая молодая…
— Сколько тебе полных лет?
— Много.
Утром Старик решил побыстрее осмотреть дом и уехать. Инки нигде не было, и он стал ходить по комнатам, вдыхая запахи чужой жизни. В одной из комнат были свалены в кучу детские игрушки, горшки, стульчик для маленького, раскладушки. Старик устал, не выспался. Когда он взобрался на чердак, Инка пришла в дом, он услышал ее шаги внизу, окликнул. На чердаке пахло старой паутиной, но больше — деревом и травой. На чердаке были сумерки. Когда глаза привыкли, Самойлов обнаружил ровно посередине пола дыру — квадрат полтора на полтора метра, закрытый металлической сеткой. Старик задрал голову вверх, но ничего не мог рассмотреть: купол оказался очень высоким, его внутренние деревянные перегородки, плавно изгибаясь, уходили в темноту. На чердак поднялась Инна с красной палочкой во рту.
— Хочешь? — Она достала из кармана и протянула ему леденец — шарик на красной палочке.
— Зачем эта дыра в полу? Куда она ведет? — Самойлов взял леденец, но разворачивать не стал, сунул в карман.
— Это что-то вроде колодца сквозь весь дом, до самого подвала. Изнутри его не вычислить. Это отец все устроил. Он нам маятник Фуко делал. Высоты купола было недостаточно.
— Сделал? — удивился Самойлов, вспоминая, что такое этот самый маятник.
— Ну! Прикинь? Земля вращается! — радостно объявила Инка. — Сверху, с самой высокой точки купола, спускался отвес на веревке, мы с сестрой простояли больше часа в подвале и видели, как он начал двигаться, мы схватились за руки и закричали, потому что Земля вращалась! Он был гений, наш отец. Если хочешь, могу показать его чертежи вечного двигателя.
Старик прошел по чердаку. Откуда-то на него капнуло. Он удивился, не успел ничего подумать, как его захлестнуло знакомое ощущение находки — помесь ужаса и подвалившей удачи. Капнуло сверху. Самойлов внимательно посмотрел на Инку. Она рылась в старом ящике с бумагами. Старик закрыл глаза руками, постарался внутренне успокоиться. Капнуло еще раз. Еще ничего не поняв до конца, Старик поднял голову и постарался разглядеть самый верх купола. Так и есть. Там что-то было подвязано, в самом верху. Не опуская голову, Старик скосил глаза и посмотрел на Инку. Она, замерев, осторожно глядела на него. Старик сбросил куртку:
— Что это там?
— Где? — тут же откликнулась она вся — глазами, движением тела. Вскочила.
— Вверху!
— Наверное, труп подвязан, — Инна пожала плечами и виновато улыбнулась.
— Где лестница? — спросил он, уже понимая, что никакая лестница тут не поможет: очень высоко.
— Нет такой длинной лестницы, если полезете, то по перекладинам.
Опять перешла на «вы». Испугалась?
Маленькое окошечко не давало света вовсе, но Старик всматривался до синевы в глазах, потом схватился руками за нижние перекладины и с кряхтеньем полез вверх. Инка села на пол, обхватила руками колени. Самойлов уже через минуту подумал, успокоившись, что ничего, в принципе, на него капнуть сверху не могло, если «это» висит здесь с весны. Он лез наверх долго… Он уже хорошо видел большой полиэтиленовый пакет, обвязанный веревками и притянутый к самому верху. Увидел и нечто, темнеющее в этом пакете. Кружилась голова, останавливаться приходилось через каждые пять минут. Самойлов молил бога, чтобы не упасть, пот заливал глаза, болела после вчерашнего поясница. Он уже дотянулся рукой с перочинным ножом до одной из веревок, когда другая рука сорвалась. Старик выронил нож, но успел ухватиться правой за перекладину. Покачавшись на одной руке, он смог уцепиться и второй. Веревки пришлось разматывать. Пока он копошился, из кармана вывалился леденец и, кружась, как семечко ясеня, приземлился на металлическую сетку рядом с ножом. Самойлов уговаривал себя: «Еще парочка узлов, и ЭТО свалится, еще парочка…»
Самойлов проследил взглядом за ЭТИМ, когда оно падало вниз. Ему показалось, что ЭТО летит медленно и падает с шелестом, непривычным для мертвого тела, даже замотанного в полиэтилен. Слезал он быстрее. Инка так и сидела, опустив голову в колени. Он подошел к ней, плечи ее вздрагивали. Старик вздохнул, оттащил от сетки добычу и стал разматывать полиэтилен. Он уже понял, что лазил зря, но никак не мог расстаться с ощущением находки, а когда размотал, понял, почему ЭТО так легко падало: в полиэтилене лежало огородное пугало — палка с чем-то для головы, одетая в рваную мужскую одежду и какие-то другие тряпки. Старик сел на пол. Инка подняла голову и наконец позволила себе расхохотаться вслух. Полиэтилен был влажный — вероятно, она проделала все это рано утром. Было еще холодно, здесь, в тепле чердака, сконденсировалась влага, на Самойлова и капнуло… Старик не мог пошевелиться и вдруг заметил, что он тоже не прочь посмеяться. Или поорать. Он сполз кое-как с чердачных ступенек лестницы и поплелся собирать свой портфель. Он даже не был сердит, поэтому никак не отреагировал на Инкины выпрашивания прощения. Он просто пошел к калитке, не оборачиваясь, а девчонка все стояла на крыльце и
