похвал. Простите также смелость моего предложения о том, что надо отрядить сего отличного офицера с большею партией, избрав ему предприимчивых офицеров, дабы малочисленность конницы его не ослабила его деятельности и не вынудила его часто по необходимости скрываться в лесах.
Сентябрь, 25. 1812 г.»
5
Приезжая в главную ставку, начальники партизан обыкновенно останавливались на квартире Ермолова, а их подчиненные, привыкшие легко переносить неудобства лесной жизни, располагались прямо в чистом поле. Здесь помимо красных, синих гусар и улан, пехотинцев с разными воротниками можно было увидеть воинов-мужичков верхом на своих возовиках и с самым причудливым вооружением: кто с косой, утвержденной на длинном древке, кто со штыком, прикрученным к дубине, а кто и с большим гвоздем, прикрепленным к дрючку, наподобие пики, или с рогатиной за спиной.
Фигнеру и Сеславину Ермолов не раз шутя говорил:
– Вы, право, обращаете мою квартиру в вертеп разбойников.
К этой поре Москва была окружена плотным партизанским кольцом. На новой Калужской дороге стояли отряды капитана Сеславина и поручика Фонвизина, у Вереи – генерала Дорохова, на Тульской дороге – зятя Кутузова полковника Кудашева, на Рязанской – полковника Ефремова, между Можайском и Вязьмой – Дениса Давыдова, у Можайска – полковника Вадбольского, у Волоколамска – А.Бенкендорфа, у Воскресенска – майора Фиглева, у Рузы – майора Пренделя, а на Дмитровском, Ярославском и Владимирском трактах действовали казачьи отряды.
Фигнер все время бродил в окрестностях Москвы между главными силами Наполеона и авангардом Мюрата. В «малой» войне, ширившейся против французов, он сыграл совершенно исключительную роль.
Исполнив с успехом поручение, данное ему Ермоловым, Фигнер с двумя сотнями удальцов начал производить свои дерзкие набеги. Днем обыкновенно прятал он своих молодцов в чащу леса, а сам, переодевшись французом, поляком или итальянцем, иногда с трубачом, а иногда один ездил к неприятельским форпостам. Тут он делал выговор пикетному караулу за оплошность и невнимательность, давая знать, что в стороне появилась партия казаков, в другом месте извещал, что русские занимают такую-то деревню, а потому для фуражирования лучше идти в противоположную сторону. Изучив состав и движение частей неприятеля и направив их по пути в соответствии со своим замыслом, он с наступлением вечера принимал настоящий вид партизана и с удальцами являлся как снег на голову там, где его вовсе не ожидали и где французы почитали себя в совершенной безопасности. Таким образом, Фигнер почти ежедневно присылал в лагерь главной квартиры по двести и триста пленных, так что стали уже затрудняться с их размещением и советовали ему истреблять злодеев на месте.
На записку Ермолова, где были слова: «Смерть врагам, преступившим рубеж России», Фигнер отвечал: «Я не стану обременять себя пленными».
Уже повсюду, где только ступила нога захватчика, занялся пожар войны народной. В селениях запирали ворота и ставили в них караулы; у околиц устраивали шалаши в виде будок, а подле них – сошки для пик. Никому из посторонних не дозволялось приближаться к деревням, даже русским курьерам и партизанам: на уверения, что они свои, первым ответом бывал выстрел или пущенный с размаха топор. Лишь после переговоров, убедившись, что нет обмана, крестьяне объясняли причину своей осторожности: «Да ведь у злодея всякого сброда люди…»
Соединяясь в крупные партии, ведомые кем-либо из отставных солдат или отважных старост, крестьяне нападали на неприятеля, становясь страшнее врагам, по мере того как привыкали к кровавым встречам. Когда французы бывали в превосходном числе, против них применялись разные хитрости. Ласково, с поклоном встречая бродяг и фуражиров, поселяне предлагали им яства и напитки, а потом во время сна или опьянения гостей отнимали у них оружие, душили либо припирали двери домов бревнами, обкладывали сени хворостом и сжигали супостатов вместе со своими избами.
Случалось, что в отсутствие отцов, мужей и братьев на мародеров нападали женщины, брали их в плен и с колами и вилами сопровождали в ставку. Воины так называемой «великой армии» со стыдом, а иногда с бешенством и слезами вынуждены были подчиняться им. По своему ожесточению против неприятеля известнее других сделалась староста Василиса Кожина, смелая дородная женщина с длинной саблей через плечо поверх французской шинели. В ее отряде сначала были только бабы, вооруженные вилами, простыми рогатинами. После первых встреч с французами обзавелись бабы ружьями и саблями. К ним в отряд стали проситься и мужики.
– Приказывай, матушка, слушаем тебя! – говорили они.
– Бей до конца неприятеля! Это единственный приказ! – отвечала Василиса.
Простые сыны и дочери России преобразились в воинов, чем и как могли разили врагов. Князь Кутузов раздавал храбрейшим Георгиевские кресты. Подвиги их прославлялись в песнях.
… Наполеон, заперший себя в Москве, окруженный враждебным и вооруженным народом, начал тревожиться за свое положение и искать пути к замирению. Сперва через русского чиновника Яковлева (отца Герцена) он обратился к Александру I с предложением начать переговоры – ответом было лишь презрительное молчание. Тогда он направил своего генерал-адъютанта Лористона в Тарутино. Искусно притворившись, что он, со своей стороны, душевно желает мира, Кутузов ввел в заблуждение и Наполеона, и его посланника. В то время как французы в надежде на вожделенный мир оставались в бездействии в Москве, вся Россия готовилась к изгнанию и истреблению неприятеля. Ожесточение народа усиливалось, партизанская борьба приобретала все больший размах; Кутузов руководил из своей ставки действиями главнейших отрядов и готовил контрнаступление.
«Малая» война, истощавшая французскую армию, грозно перерастала в большую.
6
Начальник Калужского ополчения Василий Федорович Шепелев дал 4 октября большой обед, на котором генералы от души веселились, а начальник гвардейской кавалерии Депрерадович даже пустился плясать. Читаны были стихи, присланные из Петербурга:
Возвратясь в девятом часу вечера в свою деревушку, Ермолов нашел там офицера кавалергардского полка с письменным приказанием Кутузова собрать назавтра всю армию для наступления против неприятеля. Ермолов спросил ординарца, почему приказание доставлено ему так поздно. Тот ответил, что не знал, где находился начальник главного штаба.
Ермолов, прибыв тотчас в Леташовку, доложил Кутузову, что в столь короткое время армию собрать невозможно. В присутствии Беннигсена, настаивавшего на скорейшем выступлении, фельдмаршал изобразил сильный гнев, но затем отложил сбор войск на вечер. При всей своей проницательности Ермолов не догадывался, что Кутузов в душе был только доволен отсрочкой. В образе ведения войны и способах восторжествовать над Наполеоном он резко расходился с Беннигсеном.
Самым логичным казалось навалиться всеми силами на двадцатишеститысячный кавалерийский авангард под командованием Мюрата, стороживший русских перед Тарутином и отдалившийся от главной армии на пятьдесят верст. Разгром этого отряда представлялся тем более достижимым, что противник, не ожидавший нападения, был беспечен. Казаки заезжали даже в тыл Мюрату, через его левый фланг, лесом, который не охранялся. Однако поражение авангарда повлекло бы немедленное выступление французской армии из Москвы. В задачу же Кутузова входило как можно дольше оставить в бездействии неприятеля, которому каждый час и каждый клок сена стоили крови.
– Чем долее останется в Москве Наполеон, – повторял главнокомандующий, – тем вернее наша победа.
