старался устроить регулярное войско. Петербургское правительство не признало еще никого из них за наследника, ставя залогом дружбы отказ от Эриванской области в пользу России…
На другой день Аббас-Мирза предложил Ермолову показать свои войска. Сперва ловкость и удаль демонстрировали около тысячи курдских кавалеристов, вооруженных пиками с камышовыми древками. Когда курд нападает, то, держа пику за середину над плечом, трясет ею, и она изгибается так скоро, что глаз почти не успевает уследить за ее направлением. И потому удар курда никак нельзя отвести саблей. Когда же курд отступает, то отстреливается из трех пистолетов, помещенных за поясом. Ермолов приметил, однако, как медленно азиаты заряжают оружие. Курды не употребляли начиненных жестяных или деревянных патронов, как черкесы, а из кожаной порошницы на поясе высыпали заряд на ладонь и уже затем – в дуло; в ветреную погоду порох обычно сдувало с руки.
После курдов наступил черед персидской артиллерии. Восемнадцать орудий под начальством английского майора Лендисе стреляли в цель, причем ни одна не была поражена, хотя ядра ложились довольно близко. Аббас-Мирза восхищался пальбой, и, чтобы несколько остудить его, Ермолов заговорил о том, что даже самые необразованные народы заводят теперь свою артиллерию. Зная вражду персов к туркменам, он как бы между прочим добавил:
– Вот и туркмены просили у меня орудий и офицера для создания у себя артиллерии…
Аббас-Мирза переменился в лице и побледнел.
На каждом шагу персидские чиновники стремились показать свою гордость и неуступчивость, но в ответ получали гордость гораздо большую. Как представитель великой и могущественной страны, Ермолов строго следил за соблюдением уважения к России и ее посольству. Когда некий французский полковник на персидской службе ударил саблей двух русских музыкантов, поставленных к нему в дом, Алексей Петрович потребовал у Безорга достойно наказать его. Персы обещали удовлетворение, но ничего не сделали. Тогда Ермолов поставил на улице Тебриза свой караул, велел взять французского полковника под стражу и отомстить обидчику. Тот был наказан пощечиной и высечен розгами, а саблю его отослали Аббас-Мирзе, который вынужден был уволить француза со службы и выслать из страны.
Несмотря на оказанные почести, Ермолов был недоволен Аббас-Мирзой, который относился к русским с недоверием и страхом. Никого из посольства не пускали за городские ворота, жителям под страхом строжайшего наказания запрещено было разговаривать с русскими. Между тем Ермолов получил письмо от первого визиря Садр-Азам-Мирза-Шефи, где сообщалось, что из-за нестерпимой жары шах переезжает из Тегерана в Султанию. Это почти наполовину сокращало путь русского посольства. Чтобы дать шаху возможность приехать раньше Ермолова в Султанию и приготовиться к приему, Аббас-Мирза пытался задержать посольство в Тебризе. Однако Алексей Петрович отказал ему в свидании и объявил о своем отъезде из города.
6
Персияне ели на разостланных на земле коврах. Для русского же посольства специально устанавливали широкие и низкие столы, на которые ставили бесчисленное множество блюд: каждому подавался особенный деревянный раскрашенный поднос, где помещалось не менее пятнадцати тарелок. Посреди стола оставалось место для прохода прислуги. Понравилось вам кушанье – тут же услужливая рука отрывает лакомый кусок баранины и кладет его вам на тарелку. Хотите жирного плова, белизна которого подобна снегу и восхищает вас, – его уже касается рука, и кирпичный цвет, в который она выкрашена, и красные ногти, редко обрезаемые, сочетаются с белизной риса, и прислуживающий вам гордится тем, что удваивает наслаждение ваше. Вдруг видите вы ту же самую руку, богатую остатками плова, вырывающей внутренность арбуза к вашим услугам…
Прислуга ловко бегает по столу, и плечо ваше служит ей подпорой. Если не уклонили вы головы, через нее переступают без затруднений, и длинные полы одежды скрывают вас от глаз товарищей.
«Неизвестно, – с усмешкой думал Ермолов, – принадлежит ли все это к роскоши восточной, о которой ходит столько баснословных россказней?..»
На столе, в нарушение мусульманского запрета, в изобилии вино – испаганское и ширазское, очень даже неплохое. Штабс-капитан Муравьев в третий раз поднимает пустую чашу, давая знак снова ее наполнить. Любимец шаха министр Мирза-Абдул-Вахаб подходит к Ермолову и приятельски берет его левую руку, начиная престранным образом перебирать на ней пальцы. Генерал позволяет ему такую забаву, полагая, что в восточных обычаях, это означает изъявление приязни.
Накануне у них состоялся весьма горячий разговор, в конце которого Ермолов решительно заявил, что приехал не приобретать дружбу шаха к русскому императору пожертвованием областей, чьи жители прибегли под покровительство России. Он говорил, что есть множество других выгод, которые Персия может извлечь из благорасположения российского государя. Он приглашал Абдул-Вахаба взглянуть на карту и убедиться в том, что без нарушения существенных выгод России и не давая повода к неизбежным раздорам впоследствии невозможно уступить шаху ни пяди земли. Ермолов расстался с министром и вслед за ним отослал нераспечатанную грамоту шаха.
Между тем Мирза-Абдул-Вахаб играл его пальцами, и Ермолов вдруг почувствовал на одном ужасной величины перстень. Генерал тотчас оторвал руку и в крепких выражениях объяснил, что подобных подарков не принимает. Министр счел это за величайшую обиду и на другой день показывал посольскому переводчику необыкновенной величины синий яхонт, с которым он намеревался повторить наступление. Ермолов избавился от нового дара только угрозой прервать дружбу. Он слышал, что верховный визирь Садр-Азам- Мирза-Шефи точно так же приобрел расположение английского посла, который не устыдил его отказом. И вот уже через день сам Садр-Азам прислал русскому послу великолепный жемчуг, который был возвращен вельможе, убежденному, что все на свете продается и покупается.
Свидания с Абдул-Вахабом, часто весьма шумные, продолжались. Министр твердил, что без возвращения областей невозможно удержать дружбу России с шахом и что Фетх-Али будет оскорблен отказом, напоминал, что русский государь, отпуская персидского посла из Петербурга, обнадежил его и обещал не брать на себя объявление войны, опасаясь шахского гнева. Ермолов во всю мощь своих легких возражал ему, не скупясь на туманные обещания, лесть и угрозы.
– Государь-император будет крайне сожалеть о разрыве, ибо он намеревался сохранять вечную дружбу, – почти кричал посол своим гулким басом. – Но он знает и то, что ничего не должно щадить на защиту верных ему народов, которые все счастье свое полагают в его покровительстве! Я же вижу свои обязанности в соблюдении достоинства моего государя и России! И если в приеме шаха увижу холодность, а в переговорах замечу намерение нарушить мир, тотчас сам объявлю войну и потребую передвинуть границу по реке Араке…
После такой горячей тирады Ермолов обрушил на Абдул-Вахаба свой план войны: завладеть Тебризом и потом, уступив из великодушия Адербиджан, удержать Эриванскую область, что будет признано за примерную умеренность.
– Жаль мне, – с притворной горячностью гремел Ермолов, – что вы почтете это за хвастовство! А я готов назначить вам день, когда русские войска возьмут Тебриз. Желал бы только, чтобы вы дали мне слово дожидаться меня там для свидания!..
Он не преминул напомнить о печальных последствиях, какие ожидают Персию в случае неудачной войны, так как немало окажется людей, готовых воспользоваться междоусобицей и даже покуситься на шахский престол.
– Итак, первая же несчастливая война должна разрушить нынешнюю династию! – восклицал русский генерал. – Неужели соседи, среди которых некоторые и теперь уже беспокойны, останутся равнодушными зрителями мятежей и раздоров?..
Гневные тирады с обеих сторон перемежались приветствиями и изъявлениями приязни, однако Ермолов начал мало-помалу примечать, что Мирза-Абдул-Вахаб, повторяя слова о земельных притязаниях к России, слабел в своем упорстве. Оставалось дожидаться шаха, все еще ехавшего с огромным гаремом из Тегерана в Султанию.
Отдыхая от непривычного для него обмена хитростями, от поединков, в которых оружием служили не шпага и пистолет, а изысканное лицемерие и перемешанные лестью угрозы, Ермолов бродил по пустому дворцу Фетх-Али-шаха.
