Олег Овчинников
Путь к сердцу женщины
Однажды я был влюблен. Было это, как принято говорить в сказках, давно и далеко.
По крайней мере задолго до того, как мне посчастливилось повстречать свою постоянную спутницу жизни. Кроме того, моим отношениям с той девушкой, как будет явствовать из нижеследующего, не суждено было выйти за рамки, очерченные древнегреческим философом Платоном. Кажется, мы даже ни разу толком не поцеловались.
Так что ничего предосудительного в том, чтобы поведать читателю эту историю, я не вижу.
Это случилось на Гурмании – планете курортного типа, существующей в основном за счет оттока денег из карманов богатых – и не очень – туристов, но на ней, в отличие от большинства подобных планет, залетный гость ощущал себя именно гостем, причем званным и жданным, а не просто курьером для перевозки кредиток.
Вообрази меня, читатель, восемнадцатилетним, не лишенным иллюзий и привлекательности, только что прошедшим свое первое боевое крещение и вдруг оказавшимся в двухнедельном отпуске за казенный счет. Как по волшебству перенесшимся прямо с поля боя, где смерть ежеминутно была от меня на расстоянии импульса, готовая в любой момент ослепить, измельчить и расфазировать, в сказочный мир, где морская вода имеет температуру крови, а водопады грохочут как баллистическая ракета на старте, где аромат цветов действует на сознание не хуже отравляющего газа, а глаза девушек блестят как свежеотлитые серебряные пули – и столь же смертоносны для чувствительного и наивного юношеского сердца! – ну разве мог я тогда не влюбиться?
Хотя признаюсь, тяга к мрачноватым сравнениям военной тематики долго еще не оставляла меня. Я не мог отделаться от чувства, что я чужой на этом празднике жизни – хотя местное солнце светило мне так же, как всем, а в приветливых улыбках гурманцев не было ничего неискреннего – до тех самых пор, пока не встретил…
Великий Космос! Как же ее звали?
Как странно, правда? Когда-то я думал, что более дорогого для меня человека нет во всей Вселенной – по крайней мере, в той ее части, которую я успел к тому времени облететь, – а теперь с трудом вспоминаю ее имя. Кажется, ее звали Сея. Или Жня. У нее было смешное на слух землянина имя, в нем слышалось какое-то редкое сельскохозяйственное деепричастие, и сама она была очень смешливой, хрустальный колокольчик ее смеха вздрагивал по любому поводу, и чаще всего этим поводом становился я – старающийся избегать открытых, простреливающихся с воздуха мест, диссонирующий своей парадной, еще ни разу не глаженой формой с толпами отдыхающих в полупрозрачных туниках, постоянно сбивающийся с прогулочного шага на строевой – в такие моменты она начинала меня передразнивать – и я нисколько не обижался на нее, только смущался немного и думал, что в том, что она может вот так спокойно смеяться и с чарующей наивностью полагать, что «дегазация» – это процесс помешивания трубочкой в бокале с коктейлем, есть отчасти и моя заслуга.
Может быть, именно ее беззаботный смех пробудил во мне неведомые доселе чувства. Или походка – когда она шла вдоль набережной, казалось, даже воздух замирал, чтобы полюбоваться на нее. А может быть, мне просто хотелось, чтобы когда я снова вернусь туда, где вечный бой и на один удар сердца приходится по десять выстрелов и два импульсных разряда, даже если случится страшное и я попаду в окружение, один против целой армии озлобленных безжалостных врагов – даже тогда я смог бы подумать, что кто-то родной ждет меня здесь, в этом маленьком кусочке рая. Может быть…
Как бы там ни было, я влюбился.
Решительно и, как выяснилось вскоре, не без взаимности.
– Хорошо! – прошептала Сея в мое напряженное, заранее готовое к любым вариантам вежливого отказа ухо. – Теперь главное, чтобы ты понравился моей семье.
Я облегченно и не слишком натурально рассмеялся и ответил в том смысле, что сделаю для этого все от меня зависящее.
– Хорошо, – повторила она. – Тогда встретимся завтра. Утром. У меня.
Наутро я был неотразим. Я начистил ботинки золотой пыльцой, так что утреннее солнце, отражаясь в них, заставляло редких ранних прохожих щуриться от бликов. Предмет моей особой гордости – выданный недавно значок космодесантника сверкал изумрудом на моей груди. Я, умеющий при необходимости напяливать и герметизировать скафандр за пару секунд – спичка сержанта горела в вакууме до обидного недолго – в то утро посвятил целых десять минут расчесыванию усов перед зеркалом! Я даже припомнил с десяток историй из своего недолгого боевого прошлого; правда, не все они произошли лично со мной, вернее, все произошли не со мной, кроме одной, которую я как раз в десяток не включил, поскольку собирался поскорее забыть… зато были занимательны и без сомнения украсили бы собой любую застольную беседу. А в том, что беседовать мне придется за столом я не сомневался ни секунды – на планете с тысячелетними кулинарными традициями иначе и быть не могло.
Уже выйдя на улицу, я вспомнил, что забыл дома командирские часы. Командир дал мне поносить их на время отпуска, а надпись на внутренней стороне корпуса: «Лучшему десантнику выпуска. Так держать, сынок!» я заказал уже здесь, у местного мастера по грави– и татуировке; он обещал, что через недельку – другую она сойдет сама. Пришлось вернуться в номер. Там я первым делом взглянул в зеркало – космодесантники всегда так делают, когда хотят удостовериться, что не стали объектом скрытого псионического воздействия, главным побочным эффектом которого является именно забывчивость. Но нет, белки глаз были в порядке, значит, причиной моей рассеянности стало обычное волнение, но я, тем не менее, еще некоторое время постоял так, не в силах оторваться от собственного отражения.
«Ну, если я и теперь не понравлюсь родственникам Сеи…» – думал я. – Значит, у нее какие-то неродные родственники. Возможно приемные, а может, она вообще подкидыш!» Поправил воротничок и манжеты и строевым шагом покинул номер.
Сея ждала меня снаружи своего дома, веселая и по особенному нарядная, однако, от пристрелочного поцелуя в щеку уклонилась, наиграно возмутившись:
– Какие могут быть поцелуи натощак! – потом, уже серьезно, спросила: – Ты же, надеюсь, не завтракал?
Я не ответил, только пренебрежительно встопорщил левый ус: обижаешь!
– Вот и хорошо! – И она приглашающе отогнула передо мной входной полог.
Я склонил голову, чтобы свисающая кисея не испортила мне прическу, и вошел в дом.
Как выяснилось, все родственники, которым я согласно ожиданиям Сеи должен был понравиться, были женского пола. Ее мама, тетя и бабушка – все одинаково приветливые и улыбчивые, и вообще столь слабо различимые, что я тут же начал в них путаться.
– Папа пока завтракает, – пояснила Сея. – Он выйдет позже. – И, прежде чем я успел как-то отреагировать, добавила: – Тебе мы накроем на веранде.
Я кивнул, изобразив на лице благодарность. Вопрос, почему меня нельзя покормить вместе с отцом семейства, возник у меня в голове, но там и остался. Это был мой первый визит в настоящую гурманскую семью, а как говорил хозяин моих часов, на каждом корабле свой устав. Так даже лучше, решил я. Уж женщин я как-нибудь обаяю.
В те годы я не без основания считал себя пленителем, а то и разбивателем женских сердец. Правда, попроси меня кто перечислить эти основания, я бы, наверное, не вдруг нашелся с ответом.
Меня вывели на веранду, больше похожую на террасу – расположенная на скальной вершине, она сильно выдавалась вперед, нависая над морем. Волны умеренно шумели где-то внизу и жадно лизали основание скалы.
– Не смотрите туда, – доверительно сказала то ли мама, то ли тетя Сеи. – Вам это не грозит. – Я поймал на себе ее изучающий взгляд. – Ведь вы хорошо кушаете?
Я отшутился в том смысле, что до сих пор никто не жаловался. Кроме нашего корабельного повара.
– Прошу сюда, – другая женщина, теперь уж точно то ли тетя, то ли мама, указала на соломенный коврик в форме шестиугольника, расстеленный рядом со столом, имеющим высоту стула.
– После вас, – галантно предложил я, плохо представляя себе, как на этот коврик следует садиться – и следует ли?
