за дверью. Убивать торчка не входило в мои планы – тогда уж лучше заодно пустить пулю и в собственный лоб.
Продолжаться в таком духе дальше не могло. На пороге комнаты, уже с другой стороны, возникла разъяренная китаянка с огромным ружьем.
– Что тут происходит? – свирепо взвизгнула она. Я успел вовремя спрятать оружие за спиной, поэтому весь ее гнев обрушился на невидимого мне торчка. – Как вы посмели стрелять в лечебнице? Вон отсюда, негодяи!
И в подтверждение серьезности своих слов она выпустила в сторону гуляма пулю – однако я видел, что ствол она задрала слишком высоко. Очевидно, собиралась только припугнуть налетчика. Тот же слишком перенервничал и в ответ попал несчастной женщине в плечо! Она охнула и стала заваливаться на бок, а на платье у нее появилась красная точка – с каждой секундой она превращалась в жуткое алое пятно.
Винтовка старой леди поехала вниз, а в глазах ее помимо боли сверкнула решимость. Тут бы ей и пришел конец, потому что нукер на лестнице не стал бы ждать ответного выстрела китаянки. Но я успел раньше. Высунувшись из-за укрытия, я почти в упор расстрелял одного из гулямов. Второй в недоумении валялся на ступеньках и прижимал к разбитому носу ладонь.
При виде того, как я приканчиваю его товарища, раненый вазой дотянулся до кармана и достал щелкнувший нож.
– Даже не думай! – рявкнул я и поднял оружие, оброненное мертвым торчком.
Потом захлопнул дверь и моментально отключился.
Comments on this: 0
Знайте, что жизнь ближайшая – забава и игра, и красование и похвальба среди вас, и состязание во множестве имущества и детей, наподобие дождя, растение от которого приводит в восторг неверных; потом оно увядает, и ты видишь его пожелтевшим, потом бывает оно соломой…
А когда пришла к ним истина, они сказали: «Это – колдовство и мы в него не верим».
Comments on this: 1
Cactus: Да тут я, тут. Что, уже из Сети выйти нельзя?
Это – из рассказов про сокровенное. Мы открываем их тебе; не знал их ты и твой народ до этого. Терпи же!
Я чувствую, как символы прошлого медленно убивают меня. Держу в руке треснувшую, давно уже негодную флэшку с музыкой, под которую занимался сексом со своей первой девушкой – и медленно погибаю от удушья. Вижу постер с давно забытой группой, на концерт которой когда-то сходил со школьной подругой – и невидимый ледяной кинжал проворачивается в груди. Перечитываю первую строчку письма девчонки, с которой впервые поцеловался – и яд растворяется в моей крови.
Все, все, что я вижу вокруг себя, полно символов прошлого, и они отнимают у меня жизнь, и так каждый день, изо дня в день, дни напролет.
Все мои снимки, сделанные за годы – это «портреты Дориана Грея», только наоборот! Они живы, а я – лишь источник вечной радости для них, я истекаю жизнью под их веселыми взглядами. Не смотри на фотографии! Сожги их, чтобы не возникало искушения лишний раз убедиться, как жестоко время и как много ты оставил позади. Убивает даже голограмма на водительских правах. Никогда, никогда не смотри на нее.
Все, что вызывает хоть мимолетное, но воспоминание о чувстве, событии или слове – смертельно. С каждым днем в мире все больше символов, впитавших в себя частицу моей жизни, и больше всего их рядом со мной. И я умираю под их неощутимым весом, горблюсь и тупею.
Только любовь юной девы еще могла бы вдохнуть в меня огонь, но огонь этот стал бы холодным, синим, и не согрел бы никого и ничего, кроме моего полумертвого сердца. Но даже это мне уже недоступно – ибо юным девам, чья любовь только и греет, интересны только спортсмены и музыканты. И все, кто старше тридцати, кажутся им глубокими стариками… Возраст человека непростителен, и никто еще не оседлал пегого коня времени.
Где тот день, час, где тот год, в конце концов, когда передо мной осталась только одна дорога? С нее уже не свернуть, можно лишь оглянуться по сторонам и умереть еще одну тысячу раз, потому что кругом – тысяча символов прошлого, и они убивают.
Comments on this: 1
Cactus: Ты спятил, дядя! Прекращай корчить из себя философа и рассказывай, что было дальше. Я никуда не делся!
Не удаляйте их из помещений, и пусть они не выходят, разве только совершат явную мерзость.
Сутенер Эдик погиб, нет его больше ни в какой реальности. Он больше не вернется, даже если я приеду в Чайна-Таун и прогуляюсь по местам «боевой славы» – ведь по деловой карьере его, лелеемой годами, был нанесен страшный удар. Вернуться означает бежать из города, и даже в таком случае скитаться ему по стране с чужим именем и в страхе за собственную жизнь.
Поэтому он больше не объявится в моей черепушке властным и наглым типом.
Что было дальше, спрашивает Cactus…
Я-1 вдруг осознал себя стоящим с пистолетом в руках, а в нескольких метрах от себя увидел старую китаянку (она осела на пол и тяжело дышала, прижимая ладонь к кровавому пятну на плече) и двух девиц с доком Бо. Очевидно, они вывалились из палаты и теперь в испуге таращились на немую сцену.
– Что за черт? – спросила Жанли. – Кто стрелял? Кто орал?
– Все! Сматываться надо! Там еще один живой гулям, того и гляди через дверь палить примется, или кинжал метнет.
– Каждый длинный глуп, – покачал головой док.
Это он
Мы с Бо подхватили раненую китаянку под руки и заволокли ее в комнату, где до этого жила Крошка Ли. Разглядывать ее было некогда, но платье шафранного цвета и пышная прическа смотрелись стильно. Девчонка явно не понимала, что тут происходит, и нервно цеплялась за рукав Евиного жакета.
– Валите отсюда! – приказал док. – Я не желаю, чтобы в моей клинике устраивались разборки! Что я без сестры буду делать? – едва не взвыл он и принялся утешать помощницу. Та явно нуждалась в срочной медицинской помощи.
– Куда валить? За дверью наверняка зреет засада.
Он провел нашу троицу узким коридором к боковой стене дома и буквально вытолкнул на пожарную лестницу.
– Вверх полезайте, на крышу. На дальнем торце есть такая же лестница, а эта внизу обломана.
– А торчки тебя не достанут?
– Через три минуты тут будут все, кого я когда-либо спас. И тогда не поздоровится не только твоим идиотам-торчкам, но и тебе самому. Так что делай ноги, пока цел, – свирепо заявил док и буквально выпихнул меня за окно.
На крышу мы выбрались благополучно – девчонки нимало не струсили. Крошка Ли в своей Африке еще и не такое проделывала, а Жанли, по-моему, девка без нервов.
Желтое платье и вообще помпезный вид пигмейки едва не заставил меня расхохотаться, когда я рассмотрел ее на захламленной крыше. Но я представил, как мне придется оправдывать смех, и стиснул зубы. Не хватало еще обидеть Ли в первый же день ее внезапного «выхода в люди». Да и торчки могли
