— Жмуров сигналит, Жмуров! — простуженно зашептали в колонне.
Отблеск красного света показался всем нам обнадеживающим. Гвардии майор Нилов повернулся на сто восемьдесят градусов и повел колонну в направлении ракет.
— Число условленных ракет, товарищ майор, не совпадает,— догнав Нилова, сказал Головятенко.
— А ты считал? — крикнул кто-то.
— Целый каскад, без всяких промежутков!
— Может быть, перепутали? — усомнился Емельянов.
— Жмуров не может перепутать,— убежденно ответил Головятенко, но тут же споткнулся и, пронзенный пулеметной очередью, упал вниз лицом на снег.
Колонна дрогнула, рванулась вперед, но была встречена огнем противника.
— Ложись! Вкруговую! — крикнул Нилов. Метнувшись в сторону, он лег и открыл огонь из ППШ.
Было уже совсем светло. Я зарылся в снег в трех-четырех метрах от майора. Справа от меня залег партизан Овчинников, за ним капитан Емельянов, возле него появился знакомый командир-разведчик с перекрещенными на полушубке ремнями, с теми самыми хлопцами, которые принесли немецкий пулемет. Они быстро и ловко вырыли окоп, потом открыли огонь из ручного пулемета.
Нам хорошо были видны двери блиндажей и землянок, из которых выскакивали пригнувшиеся солдаты и падали на снег — то ли сраженные нашими пулями, то ли просто от страха быть убитыми. Вначале наш огонь был дружным и сильным. Но вскоре майор Нилов отдал команду беречь патроны и бить только прицельно. Возвышенность, где мы заняли круговую оборону, заросла молодым леском. С точки зрения боя накоротке она была выгодна для нас: противник понес от внезапного плотного огня немалые потери. Но у нас не было тыла, нам некуда было отходить.
Взошло солнце, день засверкал на низкорослых елочках, на истоптанном снегу, на нашей безымянной высотке. Вести длительный огневой бой мы не могли. Заняв круговую оборону, мы допустили вторую, самую гибельную ошибку. В этом нетрудно было убедиться, когда появились танки противника и повели огонь прямой наводкой. Чьи же ракеты ввели нас в заблуждение?
По-видимому, нам не следовало поддаваться соблазну и поворачивать в сторону неизвестных путаных сигналов. Раз напоролись на часового и землянку, где взяли пулемет, надо было без задержки, стремительно идти вперед. Наше движение было внезапным, и противник очухался бы не сразу.
Появились убитые и раненые. Их вытаскивала медсестра Валя. В центре нашей обороны нашлась теплая землянка с крышей в несколько накатов, в ней она быстро организовала перевязочный пункт.
Огонь усиливался. После одного из разрывов танкового снаряда был тяжело ранен в голову гвардии майор Нилов.
Мы с партизаном Овчинниковым укрыли его в зеленых приземистых елочках и послали разведчика за Валей. Она быстро перевязала его голову бинтами, которые тут же набухли кровью.
— Никифоров, принимай командование...— с трудом проговорил гвардии майор.— Держитесь, дорогие мои. Только до вечера, дотемна.
Если бы могли!.. Я отполз к гвардии капитану Емельянову. В глыбе снега разведчики соорудили подобие бруствера. Прилаживая автоматы, они изредка стреляли.
Неожиданно в нашем снежном блиндаже появился Георгий Бабкин. Увидев меня, жалостно пробормотал:
— Вот, друг, гляди!
Оба рукава его полушубка болтались, как плети.
— Другую руку тоже прострелили, сволочи! Даже пистолет держать не могу...
— Ты зачем пришел сюда? Зачем, милый ты мой дружок?..— Сердце у меня сжалось.— Иди в землянку. Тут опасно!..
— А там, думаешь, неопасно? А стонут, как стонут!..
Вокруг нас все чаще и чаще стали рваться снаряды и мины, снег прожигали повизгивающие пули. Противник, разобравшись в обстановке, пустил в дело танки, стал сжимать кольцо. Каждую минуту падали раненые или убитые.
С правого фланга гвардии капитан Гук прислал записку и сообщил, что у него кончаются патроны и что они готовы отбивать танковую атаку гранатами.
Оглушенный только что разорвавшимся снарядом, Бабкин кивнул мне головой и, пригнувшись, побежал вниз, в малую лощинку, где было относительно меньше свистящих пуль. Больше я так и не видел своего боевого друга и товарища Георгия Бабкина.
Командир-разведчик приготовил вторую связку гранат, передал ее своим хлопцам, которые выдвинулись вперед и готовились встретить второй танк. Один они уже подбили.
Партизан Овчинников высматривал через отверстия снежного бруствера подползающих гитлеровцев и укладывал их одиночными выстрелами.
— Лишь бы патронов хватило. До вечера продержимся, а там они хрен нас возьмут. Я эти места добре знаю... А где тот ваш молодой Алешка, что прикрывал нас?
С Фисенко связи не было. Может быть, и он?.. Думать об этом не хотелось. Мое зрение настолько обострилось, что глаза будто бы видели сквозь ковриги снега... Слева в кустах, до противности близко, поднимается фигура в мышиного цвета шинели. Взмахнув гранатой с длинной деревянной ручкой, швыряет ее в нашу сторону. Так делают то один, то другой. Правда, гранаты пока до нас не долетают.
Тщательно прицеливаюсь... Солдат хватается за живот, словно переламывается пополам.
— Молодец, командир, молодец! — шепчет Овчинников и сует мне в рот зажженную цигарку.— Продержимся... Вон уже полдень. День-то зимний с ноготок...
Уверенность Овчинникова вселяет надежду, что мы выстоим до вечера. Если бы не эти тупорылые вражеские машины. Гранат-то противотанковых в обрез... Хотим перенести Нилова в землянку, но он не разрешает. Валя мечется то туда, то сюда. Неужели наступил полдень? Взглянул на часы, а они остановились на десяти утра. Завел. Пошли. Посмотрел, где лежал гвардии капитан Емельянов.
— Капитан! Товарищ Емельянов! — шепчу ему. Не отвечает.
— Убит наш капитан,— отвечает командир-разведчик и дает из автомата очередь.
Я метнулся к капитану. И почти тотчас почувствовал тупой удар ниже затылка. Боли сильной не было — так, вроде удара палкой. По спине потекла струйка, во рту — отвратительный вкус дыма и гари. Отполз к кустам, где сидел гвардии майор Нилов, прижавшись спиной к небольшой елке. Крикнул негромко:
— Ранен я.
Мне вдруг стало жарко и захотелось пить.
— Валя, перевяжи Никифорова,— не совсем внятно произнес Нилов.
Я находился от него примерно в пяти шагах и видел, как Валя поползла ко мне, толкая впереди себя медицинскую сумку. Но в следующий момент очередной разрыв ослепил меня. Удар пришелся в правый локоть. Ощущение было такое, что там раскололась кость. Тошнотворно закатилось сердце, и очень быстро набухало кровью тонкое шерстяное белье, рукава гимнастерки, ватника.
Когда дым рассеялся, увидел отброшенное снарядом тело Вали, закиданное бурым, смешанным с землей снегом. Сделав усилие, перевалился в снежный окоп. Командир-разведчик подхватил меня и поволок в низину, в которой недавно скрылся Георгий Бабкин. Следующая серия снарядов накрыла все наше снежное сооружение. Что стало с партизаном Овчинниковым, не знаю...
Командир-разведчик протащил меня метров сто, положил в воронку от снаряда и пополз было обратно, но неожиданно ткнулся лицом в снег и затих. Он спас мне жизнь. Не знаю ни его имени, ни фамилии, ни звания, но до самой смерти буду считать его своим побратимом.
11
Бой — последний для меня — затухал. Еще какое-то время доносились короткие очереди наших звонких ППШ и отдельные винтовочные выстрелы, а затем все стихло. Снова пошел редкий и тихий снег. Я лежал на небольшой, изрытой снарядами полянке. Она стала моим лазаретом. Хоть бы скорее пришла ночь
