ветра бурые, потемневшие лица, придерживая концы серых башлыков, подходили гвардии лейтенанты Федор Матюшкин, Алеша Фисенко и Георгий Бабкин. Поздоровавшись, Гога, как мы в шутку называли Бабкина, заметил:
— Ну что за место выбрали, товарищ начштаба?
— Не выбирал,— продолжая писать, ответил я.
— Продует до костей.
— А скирда на что?— вмешался Матюшкин.
— И верно!— воскликнул никогда не унывающий Алеша Фисеико.
Вскоре подошли командир 3-го эскадрона гвардии старший лейтенант Федор Грузинов и его замполит Петр Трапезников.
Дописав донесения, я устало, с наслаждением присел на солому. Командиры, опустив башлыки, дремали. От разворошенных ржаных стеблей исходил упоительный хлебный дух... Все тело и лицо, овеянное знакомой с детства пыльцой, приятно расслаблялись. На нас еще давил грохот только что закончившегося боя, скорбные, горькие мысли о боевых товарищах, которых мы потеряли в этой схватке.
Я хорошо понимал психологическое состояние дремавших рядом со мной командиров. За восемнадцать месяцев войны по опыту знал, что под артиллерийскую канонаду люди засыпают не от храбрости, а от больших переживаний и страшной усталости. Прошедшую ночь они спали не более двух-трех часов. Я спал и того меньше — долго сидел в танке и при свете маленькой электролампочки «ездил» карандашом по карте, уточняя план боя, согласовывал его с командиром танка. Перед рассветом поднял людей, построил и зачитал боевой приказ. Сейчас я слышал, как сладко посапывал мне в ухо гвардии лейтенант Алеша Фисенко.
«Пусть поспят до тех пор, пока позволит обстановка»,— подумал я и почувствовал, как закутанная башлыком голова сникла к воротнику полушубка. Только тот, кто длительное время сидел в опасной засаде или на ответственном дежурстве, знает, как трудно бороться со сном. Я отлично понимал, что спать мне нельзя. Мы хоть и выполнили задачу, взяли совхоз, теперь должны во что бы то ни стало удержать его, вывезти трофеи, главным образом продовольствие. Я был уверен, что фашисты предпримут контратаку, попытаются снова закрыть участок прорыва. Поэтому, отдав приказание на подготовку к обороне, сразу же выслал в двух направлениях по линии железной дороги усиленную разведку с задачей, не ввязываясь в стычки, не спускать с противника глаз.
Над крышами уцелевших домов вовсю белело утро. За дымами вставало солнце. Лучики его золотом плавились на дрожащих стеблях ржаной соломы. Нудно и методично выли вражеские орудия.
Вскоре вернулся Семен Хандагуков, которого я посылал выбрать место для командного пункта.
— Поднимайтесь, товарищи, главнокомандующий меняет свой командный пункт,— шутливо сказал я и встал. Поднялись со своих теплых насиженных ямок все остальные, стряхивая с полушубков стебли соломы, двинулись за мной.
Вел нас Семен. Полы его полушубка были пробиты пулями и ерошились клочьями шерсти. Я тогда еще не знал, что он ранен. Пряча в рукавичку простреленную, наспех перевязанную руку, рассказывал, что нашел подходящее укрытие.
— Блиндаж что надо, оборудован под домом. Офицеры фрицевские жили, однако перин и подушек натаскали и барахлишка всякого, и продукты есть.
...Едва успели отойти метров на двести-двести пятьдесят, как над нашими головами с отвратительным, звенящим шелестом пролетел тяжелый снаряд, заставив нас запоздало поклониться. Сначала я увидел, как взлетела вместе с жердями скирда, где мы только что сидели, затем вместе со вспыхнувшим пламенем раздался оглушительный грохот.
Блиндаж, куда нас привел Семен, оказался удобным и прочным. Он находился в подвале каменного дома. Боковые стены завалены толстым слоем земли, политы водой, крепко схвачены декабрьским морозом. Внутри в два яруса устроены спальные места, застланные новенькими шерстяными одеялами, с большим количеством деревенских перин и подушек. Почти все верхние ярусы были завалены чемоданами с офицерским имуществом. Внизу, под спальными местами, лежали ящики с продовольствием, вином, свежими фруктами, вплоть до апельсинов и лимонов. Мы знали, что совсем недавно на плацдарм «для прыжка на Москву» приезжал Гитлер и привез для близко стоявших от столицы частей эти дары. На длинный стол выкладывали консервные банки, пачки галет, черный хлеб, завернутый в целофановую бумагу. Кое от кого уже попахивало ромом и коньяком. Решительно отказавшись от выпивки, я объяснил командирам сложность обстановки, в заключение сказал в категорической форме:
— Тот, кто сегодня выпьет, будет строго наказан!
Все напитки были собраны в одно место, укрыты брезентом — под ответственность моего коновода Калибека, совсем не употреблявшего спиртное.
Я разрешил командирам ложиться спать, да и самому не терпелось скорее прилечь. У командира есть своя священная заповедь: он не ляжет спать, пока не сделает всех не терпящих отлагательства дел. Полным ходом шла сортировка и вывозка трофеев. За всем этим строго следили Семен и Калибек. Мне было не до этого: приехавший из штаба дивизии офицер связи сказал, что там не сразу поверили моим донесениям. Очистив край стола, я быстро набросал схему своей обороны, указал место командного пункта и дописал в донесении несколько горьких слов.
Теперь я мог немного отдохнуть, но не тут-то было. Из штаба дивизии вернулся отвозивший трофеи Семен Хандагуков, а с ним прибыли заместитель командира дивизии по политической части гвардии полковник Федоров и командир разведывательного дивизиона гвардии майор Нилов.
Я доложил обстановку.
— Читал, брат, твои донесения... Уж больно ты рассердился,— улыбаясь, заговорил полковник.
— Мне же не поверили! — горячился я.
— Этому трудно было поверить,— признался Михаил Алексеевич.
— Слишком силы были неравные, потому и не верилось,— заметил Нилов.— Начальник штаба дивизии оформляет на ваших людей наградные листы, а ты нас встречаешь совсем хмуро... Угостил бы чем бог послал?.. Мы тебе еще один танк прислали.
— Танкистам подвезли горючее. А когда они на своих железных конях — сила! Двадцатая дивизия должна выдвинуть сюда два кавалерийских полка, с артиллерией,— продолжал Михаил Алексеевич, с аппетитом уничтожая разогретые на сухом спирте консервы, запивая чаем с вареньем.
Приехавшие гости решили расположиться на отдых, но я категорически воспротивился этому, стал уговаривать, чтобы они отправились в Карпешки. Там было безопасней, а тут каждую минуту обстановка могла осложниться.
— Ладно, майор, не станем их стеснять, да и все равно его не переспоришь,— согласился Михаил Алексеевич.
— Ну что же, в Карпешки так в Карпешки, там как раз мы оставили своих коней,— проговорил Нилов.
Я велел Хандагукову проводить их до Карпешек, остаться там и как следует обработать раненую руку. Мы попрощались.
Не раздеваясь, я прилег отдохнуть, вытянул усталые ноги. Тело мое слабело, глаза слипались, но странное дело — где-то глубоко внутри сознание протестовало против сна. В то же время я был рад, что дал отдохнуть бойцам и командирам, обогретым, накормленным. Решил, что, пока не вернется лейтенант Бабкин, спать не буду. Вспомнив о «Железном потоке», я вынул его из полевой сумки и раскрыл книгу:
«За поворотом остановились казаки и стали рыть общую могилу. А бесконечные обозы, вздымая все закрывающие клубы пыли, двигались, скрипя, извиваясь на десятки верст по пролеску, и синели впереди горы. В повозках краснели накиданные подушки, торчали грабли, лопаты, кадушки, блестели ослепительно зеркала, самовары, а между подушками, между ворохами одежи, полостей, тряпья виднелись детские головенки, уши кошек, кудахтали в плетеных корзинах куры, на привязи шли сзади коровы, и, высунув языки и торопливо дыша, тащились, держась в тени повозок, лохматые, в репьях собаки». До чего же знакомая картина! Я даже подскочил на постели. Все это мы видели в прошлом, 1941 году, когда советские люди с детишками и таким же точно домашним скарбом уходили от фашистов в глубь страны, посматривая на нас, конников, укоряющими глазами. Однако почему так долго не возвращается Бабкин? Была у меня привычка, выработанная еще в особом кавалерийском пограничном полку: если в чем сомневаешься, еще раз проверь.
