привык, что Евгений обычно является сам.
Гарнаев оказался дома и сообщение о семинаре воспринял с нормальным энтузиазмом. Разумеется, он поедет с огромным удовольствием и даже за свой счет, если министерство не оплатит дорожных расходов. И доклад «Открытия в астрофизике» он подготовит. Как дела на работе? Вполне нормально для такого директора. Далее последовал рассказ, суть которого сводилась к тому, что перестройка еще не коснулась нашей благословенной республики, если даже московская комиссия, приехав и осмотревшись, сначала ужасается, а потом, после «тайной вечери» у президента республиканской Академии, вернувшись в Москву, пишет в отчете нечто совершенно неожиданное и диаметрально противоположное тому, о чем шла речь, когда комиссия покидала обсерваторию. И тут уж одно из двух: либо правды на земле вовсе нет, либо то, что происходит, и есть правда, и тогда кому нужна эта перестройка, о которой столько говорят, в том числе и директор, и московская комиссия, а все идет, как шло при дорогом Леониде Ильиче.
И в этой обстановке Евгений вылез на семинаре с сообщением о методике прогнозирования астрономических открытий. Разумеется, привел пример: он как раз доказал, что скопление звезд в Орионе есть молодой комплекс, и сделал это вполне по методике, пройдя, не споткнувшись, все шаги алгоритма. Сам ходил окрыленный — так все красиво получилось! — и других думал если не увлечь методикой, то хотя бы заинтересовать и отвлечь от склок. В результате едва не схлопотал выговор по партийной линии. При чем здесь партия? Очень просто. В учебниках философии написано, что открытия непредсказуемы. Это есть партийная линия. Гарнаев утверждает, видите ли, что может открытия предсказывать. И ссылается не партийную литературу, а на творения некоего Петрашевского, опубликованные почему-то издательством «Металлургия». Почему не «Наука»? Потому, что науки в этом нет. Сейчас, во время перестройки слишком много воли дали кое-кому под предлогом так называемого плюрализма. Подмазаться к перестройке захотели, естественно, и всякие антинаучные элементы. Завтра, значит, Гарнаев начнет читать перед наблюдениями тексты из Библии на том основании, что ведь книга же, издана на русском языке… В общем, вместо обсуждения методики обсудили личность докладчика, обещали еще и на будущей аттестации припомнить. И припомнят, память у них хорошая.
Сначала Р.М. слушал и посмеивался. Чтобы в наши дни такое, и где — в астрономии? Лет сорок назад такой сюжетец прошел бы на ура. Но сейчас?
— А что сейчас? — сказал Гарнаев с горечью. — У нас там вроде классовой борьбы. Шашки наголо — и пошел! Кому пожалуешься? Московской комиссии, которая только что постановила, что директор вполне соответствует? В газеты писать? Писали уже. Что еще? В суд не подашь — смешно. Демонстрацию устроить? Для этого разрешение нужно.
Что посоветовать в подобной ситуации, Р.М. не представлял. Впрочем, советовать Евгению что бы то ни было, смысла не имело — поступал он обычно под влиянием минутного импульса.
— У меня такое впечатление, — продолжал Гарнаев, — что все мы находимся под колпаком у какой-то внеземной цивилизации. Она специально засылает к нам типчиков вроде нашего директора. Причем, это массированная диверсия, не у нас ведь одних такая ситуация, в науке это сплошь да рядом.
— Мысль настолько не новая, — философски заметил Р.М., — что ты мог бы ее и не повторять.
Гарнаев обиделся и вспомнил, наконец, что Р.М. уезжает в Каменск.
— Стоит ли? — засомневался он. — Девушки нет, мать ее с тобой лясы точить вряд ли захочет. Альбом? А что альбом? Подумаешь, рисунки. Я тебе, сидя на нашей горе, такие картинки нарисую, что меня кто хочешь психом назовет. Иногда сидишь на семинаре и рисуешь, не глядя. Очень даже…
Ни спорить, ни рассказывать Галкину историю Р.М. не стал. Он действительно не знал, как встретит его Галка. Могла швырнуть ему в голову утюг (трагедия с дочерью, мать в состоянии аффекта), а могла броситься на шею.
Вечер он потратил на то, чтобы разобрать с Таней почту и решить что кому отвечать и что кому посылать. Среди писем от желающих приобщиться к массовому производству открытий неожиданно оказался пакет с грифом журнала «Знание-сила». Вернули рассказ, который Р.М. посылал еще весной. Письмо было стандартным: «Редакция согласна с мнением рецензента». Разумеется, согласна. Уже сам факт, что рассказ дали читать литконсультанту, говорил о том, что публиковать его не собирались. Во всякой редакции знакомых авторов читают сами. Р.М. полагал, что в «Знание-сила» его знают. Впрочем, с этой редакцией у него дела никогда не ладились. За двадцать лет он сумел выпустить две книжки фантастики, несколько брошюр по методологии открытий, три десятка рассказов в журналах и альманахах (даже в политиздатовском сборнике «Современная антирелигиозная фантастика» — вот уж чего Р.М. не ожидал), но две вещи ему так и не удались: быть принятым в Союз писателей и опубликоваться в журнале «Знание- сила». В Союз он не стремился, а вот увидеть свой опус в «Знание-сила» хотелось хотя бы из спортивного интереса.
Это была грустная фантастическая новелла о разочарованном в науке ученом, который делает открытие именно тогда, когда, будучи в состоянии депрессии, решает бросить науку. Он понимает важность открытия — он давно к нему шел, — но решение принято, мир науки противен ему, за открытие придется бороться, а сил уже нет. Открытие было придумано хорошее, с помощью методики, Р.М. был убежден, что именно такое открытие будет сделано в космологии лет через пять-шесть.
Рассказ получился печальным, один из самых лиричных его рассказов, в этом Р.М. тоже был уверен. Рецензент, пересказав содержание и немного его переврав, показал, что ничего не понял ни в философии рассказа, ни в его настроении. То есть — в сути.
Что ж теперь? Спорить? В молодости Роман всегда спорил. Результат был один: вторая рецензия оказывалась хуже первой. Потом Р.М. начал просто пересылать рассказ в другую редакцию. Другие люди, другие вкусы, часто рукопись шла в печать без единого замечания. А если возвращалась, то с совершенно иной мотивировкой. Что не нравилось одному рецензенту, хвалил другой…
Р.М. переложил рассказ в новый пакет, написал новое письмо и попросил Таню отправить бандероль в «Искатель».
Потом начал собираться в дорогу. Таня гладила запасную рубашку, а Р.М. заполнял портфель и думал о том, что вся эта история может оказаться простым совпадением — в жизни и не такое бывает. И Галка не та, и надпись на папке не к нему относится, и что тогда? Впрочем, тогда ясно — вернуться домой и облегченно вздохнуть. А если все так, как он предполагает, вот тогда-то что?
Р.М. любил в своих рассказах писать об ответственности ученых за свои действия. Ученые делали открытия, а страдали от этого невинные. Даже если ничего не взрывалось и не исчезало, последствия оказывались неблагоприятными, потому что авторы открытий не продумывали всех возможных следствий. Бывало, что Р.М. оправдывал ученых — как в повести «Лучистый»,
— но чаще осуждал. Думать нужно, думать по всей морфологической схеме, шаг алгоритма третий.
Но как продумать следствия опыта, если эти следствия к самому опыту, казалось бы, не могут иметь никакого отношения. Согласно той же науке! То, о чем Р.М. сейчас думает, вспоминая события двадцатилетней давности, противоречит основным положениям биологии, хотя — вот ведь парадокс — полностью соответствует методике. От чего же отказаться?
Он аккуратно сложил теплую проглаженную рубашку в портфель и, конечно, опять помял. Подумал, что Таня многое понимает без слов, чувствует, что поездка для него очень важна, и ни о чем не спрашивает, хотя и знает очень немногое, самое поверхностное. И он не должен оставлять ее в неведении. Все рассказать? Но он еще сам толком не продумал, Таня может неверно понять. Впрочем, ерунда. Просто он не хочет рассказывать.
Утром он позвонил Родикову и застал следователя на месте. Договорились о встрече. Когда Р.М. вошел в кабинет, Родиков стоял у окна и, похоже, считал воробьев, рассевшихся на карнизе.
— Вам для сведения, — сказал следователь. — Галина Константиновна Яковлева живет сейчас одна, она разведена, бывший муж тоже проживает в Каменске, но отношений они не поддерживают. О смерти дочери он узнал от сотрудников милиции. После похорон не являлся. Встречаться с ним не советую. Ничего толком о дочери не знает, бросил их, когда Наде было тринадцать. К тому же попивает.
— Эти сведения вам сообщили в той ориентировке? — усмехнулся Р.М.
— Нет… Я потом запрашивал. И еще… Хочу вас все-таки спросить: почему вы так ко мне относитесь?
— Как?
