только глазами? Что вы можете увидеть? Поверхность? Нет здесь никакой поверхности. Вы о суть споткнулись. Суть собственной проблемы. Вот и вспомните, о чем думали, когда приложились лбом!
О чем я думал? О новых понятиях, которые я якобы способен производить, в отличие от Антарма. В отличие от моего конвоира, я прекрасно знал, что всю жизнь (о Господи! Жизнь? Какую? Ту, которой уже нет?) отличался неспособностью производить новые понятия, потому и на юридический пошел в свое время — там нужно было подчиняться уже созданным законам, а не ломать голову, придумывая новые.
С другой стороны, чем новизна понятия, новизна идеи отличаются от новизны поступка? Если существует энергия мысли, то я бы сказал так: новая идея — это потенциальная энергия, создаваемая мозгом, а анализ идей, уже существующих, — энергия кинетическая, она не создается из ничего, но пользуется уже созданным. Я никак не мог бы назвать себя производителем идей и концепций.
Я плелся за Следователем в полной темноте, звезды светили с неба — яркие, но ничего не освещавшие. Был свет в небе и мрак на земле, и были они отделены друг от друга, не смешиваясь…
Я не мог заставить себя идти во мраке, закрыв глаза. Тогда я прикрыл глаза ладонями и лишь тогда, лишив себя зрения, увидел наконец мир таким, каким он был на самом деле.
Почему я не сделал этого раньше? Почему Антарм не сказал мне об этом?
Мы шли по узкой тропе, петлявшей между невысокими холмами. Лес стоял справа высоким изломанным забором, а слева наш путь отслеживала река, поверхность ее тускло блестела радугой — будто пленка нефти. Я знал, что это, конечно, не нефть — знание тоже шло от реки, и, задав ей вопрос, я понял и ответ: вода. Почему вода, чистая, как слеза ребенка, выглядела радужным нефтяным пятном? Потому, понял я немедленно, что это была именно та суть воды, о которой говорил Антарм. И поле за рекой было сутью поля, а не названием, и суть эта, совмещенная с сутью воды и не существовавшая без нее, заключалась в том, что здесь втекали в землю и растворялись в ней дневные мысли жителей Калгана. Мысли были разными, оранжевыми, желтыми, зелеными, голубыми. И черными в том числе — это был как бы траурный налет на нефтяной пленке, будто слой мазута.
— Осторожно, Ариман! — послышался предупреждающий возглас Антарма. — Не отвлекайтесь.
Прижав ладони к глазам, я ускорил шаг, но думал не о том, как догнать Следователя, опередившего меня почти на километр, а о звездах, свет которых теперь освещал не только землю, но и космос; видимо, свечение рассеивалось в атмосфере, но эффект был восхитителен — зеленое небо, не яркое, как листья деревьев, но мягко-пастельное, и от каждой звезды тянулся ко мне единственный луч, будто волоконнооптический канал связи, и я понимал, что видел, конечно, не свет далекой звезды, а суть света, суть звездного послания. Сколько их было? Десятки тысяч?
— Не нужно! — воскликнул Антарм, когда я попытался ухватить один из лучей, чтобы рассмотреть его содержимое. — Ариман, не отвлекайтесь на чужие сути, разберитесь в своей!
Хороший совет. Если бы моя собственная суть так же светила мне, как светили звезды, и если бы я мог ухватить ее, как этот луч, рассмотреть и тогда — понять.
Остановившись и продолжая прижимать ладони к глазам, я огляделся и увидел наконец ту нить, о которой говорил Антарм. Понятно, почему я не разглядел ее прежде — нить тянулась сквозь меня, как игла сквозь тело бабочки, и уходила не за горизонт, но, как и положено несгибаемому лучу, — по прямой в ночное небо.
— Ариман! — услышал я крик Антарма. — Поторопитесь!
— Сейчас, — пробормотал я, уверенный в том, что следователь, конечно, услышит меня и не станет возвращаться.
Среди звездных нитей мне нужно было отыскать две — одна связывала меня с прошлым, другая с будущим. Почему мне пришла в голову эта мысль? Я не сомневался: это была подсказка. Тот, кто следил за мной, тот, кто насадил меня на нить, будто бабочку, подсказывал, что я должен был сделать.
Один из лучей показался мне чуть плотнее и ярче другого. Возможно, это было субъективное ощущение, но я ухватился за луч обеими руками, потянул, как тянут струну, и почувствовал ожог, но выпустить горячую нить был уже не в состоянии.
Луч превратился в свет карманного фонарика, с трудом разгонявшего тьму, и под ногами у меня почему-то оказался паркетный пол. Стоять на нем босиком было холодно. Тусклый луч фонарика бегал по стенам — я узнал интерьер своей квартиры, а присмотревшись, понял, что фонарик находится в руке Виктора Хрусталева, моего шефа, хозяина детективного агентства «Феникс».
Это — прошлое? Я не помнил, чтобы когда-либо Виктор являлся ко мне домой в мое отсутствие и что-то искал, не включая освещения. Луч скользнул по дивану, на котором не оказалось чехла, я вспомнил, что именно в чехол завернули тело Алены, потому что халат нужно было отдать в экспертизу.
Мой взгляд привык к темноте, точнее, я понял, что темнота больше не помеха для моего зрения, расслабился и тогда увидел все, даже скрытые мысли Виктора, бродившего по моей квартире в поисках улик, способных объяснить странную смерть его сотрудника Аркадия Винокура.
Почему-то в мыслях Виктора, будто заставка на телеэкране, стояла фраза, которую он сам не понимал, но повторял с обреченным упорством: «Барух ата адонай»…
— Благословен будь, Господь наш, — прошептал я, и Виктор вздрогнул, услышав в вязкой тишине чужой квартиры знакомый голос.
— Кто здесь? — резко сказал он, и луч фонарика метнулся в мою сторону.
Он не может меня увидеть, — подумал я, — меня там нет.
В ту же секунду я увидел себя глазами Виктора и в ужасе отпрянул, выронив фонарик. Луч прочертил прямую, разделив комнату по диагонали. Виктор стоял, прислонившись к стене, и пытался унять сердцебиение, глядя на слабо светившийся силуэт, возникший перед ним в противоположном углу комнаты.
— Виктор, — сказал я, — мне трудно одному. Я не лидер, не привык принимать решения.
Виктор молчал, нащупывая в кармане жезл шокатора. Мне стало смешно — кого он хотел оглушить электричеством?
— Виктор, — сказал я. — Давай помогать друг другу.
Он достал наконец жезл из кармана и влепил в угол, где ему виделась моя фигура, полный заряд, не оставив даже единицы энергии для следующего импульса. Должно быть, от жара начали дымиться обои — это был пластик, и я мог представить себе, какая в квартире возникла вонь.
Я вышел на середину гостиной и спросил:
— К каким выводам относительно моей смерти пришло следствие?
Мне действительно это нужно было знать — чтобы связать прошлое с будущим.
Шокатор выпал из руки Виктора, он и сам понял, что напрасно спалил половину стены.
— Аркадий? — спросил он. — Ты жив?
Я оставил этот вопрос без внимания, все равно у меня не было на него ответа.
— Тебе разрешили продолжить расследование?
Сначала мне показалось, что Виктор не собирался отвечать, но секунду спустя я услышал:
— Нет, дело забрал Самсонов. Если в МУРе узнают, что я пришел сюда, меня лишат лицензии. Но я должен выяснить обстоятельства…
— Конечно, — согласился я. — В таком случае нужно было держать себя в руках. Теперь ты не докажешь, что тебя здесь не было. Дознаватель определит тип шокатора и даже заводской номер просто по характеру молекулярных изменений в структуре обоев.
— Испугался, — пробормотал Виктор.
Впрочем, испуг его прошел, Виктор был профессионалом, и я только сейчас понял, насколько высок был его класс. Как бы я сам повел себя на его месте, увидев выходящее из стены привидение?
— Виктор, — сказал я. — Что ты делаешь в моей квартире?
Я совсем не то хотел сказать! Вырвалось, и теперь диалог шел вовсе не так, как мне было нужно.
— Ищу, — мрачно сказал Виктор.
— Ищешь — что?
— Ты знаешь, что меня подозревают в убийстве?
— Убийстве? — поразился я. — Кого?
— Тебя! — вскричал Виктор и ткнул в мою светившуюся во тьме фигуру указательным пальцем. — И
