возможно, всех остальных, начиная с Подольского!
— Но ведь Подольского убил я, — сказал я с недоумением, — и ты это знаешь. И Раскину. И Алену. И Мельникова.
— Это невозможно доказать. Нет даже мотива!
— Мотива нет, — согласился я. — Но я тоже расследую, и мне кажется… Чтобы вытянуть тебя, я должен разобраться сам. Здесь.
— Где? — закричал Виктор и, подражая, должно быть, героям дурных фильмов о привидениях, запустил в меня тяжелой статуэткой, изображавшей трех обезьян — немую, глухую и слепую — и стоявшей на полке неподалеку от двери в спальню.
Может, этот нелепый предмет, а может, какие-то иные силы оборвали луч, за который я держался, он выскользнул у меня из ладоней, и я понял, что стою под звездами, а где-то далеко впереди Антарм призывает меня оставить сути в покое и двигаться, потому что…
— Сейчас, — пробормотал я.
Глава седьмая
— Сейчас, — повторил я, не двигаясь с места.
Я стоял под звездами, ноги крепко упирались в почву, невидимую в полном мраке, но мысленно я ощущал, что Антарм направляется ко мне, полагая, что я совершенно потерял ориентацию.
Пусть подойдет.
Сколько я потерял времени? Разговор с Виктором вернул мне привычное мироощущение. Что заставляло меня, будто интеллигента-философа, размышлять о сути этого мира, о связи материи и духа, о Боге, которого здесь нет, о чем угодно, вместо того, чтобы заняться делом, к которому я был пригоден и которое было смыслом моего существования — как там, так и здесь?
— Ариман, — произнес Следователь совсем рядом. Он не видел меня — значит, мои мысли находились вне сферы его понимания. Прекрасно. Именно это мне и было нужно. Он не видел меня, а я начал различать его — сначала по следам рассуждений, а потом по реальным следам, оставленным в почве его босыми ногами. Следы, похожие на зеркальца, отражавшие звездные лучи, приближались, и когда между мной и Антармом оставалось чуть больше полутора метров, я сделал резкое движение, провел захват, мышцы еще помнили дни тренировок, и Следователь забился в моих объятиях, но быстро затих. Мне было все равно в тот момент, что он обо мне думал. Лучше, если бы он не думал вовсе.
Я слегка ослабил захват — только для того, чтобы положить ослабевшего Антарма на холодную землю.
— Вот видите, — сказал я. — Не так уж много времени понадобилось мне, чтобы вспомнить былые навыки.
Хорошо бы еще иметь веревку, чтобы связать Антарма — хотя бы на время.
— Мы не двинемся с места, пока вы не ответите на мои вопросы, — сказал я.
— Я бы и так на них ответил, — проговорил Следователь. — Не понимаю, что вы делаете.
— Первый вопрос, — продолжал я. — Почему Ученый считает меня опасным?
— Ответ вы знаете лучше меня, — пробормотал Антарм. — Мои объяснения только помешают вам, Ариман.
— Объясните, — потребовал я.
Антарм дернулся у меня под рукой, но я сжал пальцы на его шее, и он затих. Минуту спустя я ослабил давление, и Следователь прокашлялся.
— Вы опасны, — с неожиданным жаром произнес Антарм, — потому что ваш образ мысли не принадлежит этому миру. Вы утверждаете, что помните себя существом иного мира, это невозможно, вы должны это знать, это безумие, но оно — ведь это мысль, а следовательно действие — разрывает ментальные связи вокруг вас и на много лет в будущее. Ваша память — вот что самое опасное!
Антарм неожиданно забился у меня в руках, будто курица, которую поймал хозяин и понес под нож, а она поняла, что жизни ее приходит конец и сопротивляется изо всех куриных сил, без смысла и надежды.
— Спокойно, — сказал я, прижимая Антарма к земле.
— Не могу, — прохрипел он. — Вы же не даете мне думать. Как я могу отвечать, если нужно подумать?
— Думайте на здоровье! — воскликнул я.
— Так вы же мне пошевелиться не даете…
— При чем здесь… — начал я и прикусил язык. Действительно, если энергия движения мысли неотделима от энергии движения вещества, не следует ли из этого, что думая о чем-то, я непременно должен совершать какие-то механические действия?
— Отвечайте не думая, — потребовал я. — Так даже лучше, вам не придется что-то скрывать.
— Я и не могу…
— Не спорьте! До каких пределов простираются ваши полномочия? Например, если вы сочтете меня слишком опасным, есть ли у вас полномочия убить меня, чтобы избавить мир от врага?
— Убить вас? — искренне поразился Антарм. — Как вы это себе представляете?
— Я же каким-то образом убил Учителя!
— Но это совершенно другое! Направленный переход энергии, понимаете?
— Не понимаю. Переход какой энергии, откуда и куда? И что я в конце концов сделал с Ормуздом? Убил или нет?
Я кричал и, не осознавая того, все крепче сжимал горло следователя. Антарм уже и биться перестал, смотрел на меня с недоумением, я видел его взгляд даже в темноте, потому что он проникал в душу, я и не подозревал, что такое возможно — не видя человека, ловить его взгляд и читать в нем ответ на свои мысли.
— Убил я Ормузда или нет? — повторил я и ослабил хватку, готовый в любой момент применить один из болевых приемов.
— Убили, — сказал Антарм.
— Можно ли вернуть ему жизнь?
— Можно.
— Так какого дьявола! — воскликнул я. — Верните.
— Невозможно.
— А если яснее?
— Я не управляю законами природы. И Ученый не управляет. И никто. Вы можете, и потому вы опасны.
— Что я должен сделать?
— Откуда мне знать?
— А Минозис знает?
— Нет, конечно. Только вы.
— Я тоже не знаю, — сообщил я. — Хорошо, пойдем дальше. Здесь может быть кое-кто из моих старых знакомых. Я говорил вам. Те, кого я убил в моем мире. Якобы. Как мне их найти?
— Не знаю, — уныло произнес следователь. — Это из области воображаемого. Воображаемое — не мысль, оно не обладает энергией натяжения. Воображаемое создает только потенциальную энергию.
— О чем вы толкуете? Я не воображал этих людей. Они существовали на самом деле. Они умерли. Они могут быть здесь. Как и я. Я умер тоже. Этот мир — мир, куда люди попадают после смерти.
— Я не силен в философии, — сказал Антарм. — Но даже мне известно, что люди возникают на полях пришествия, а не из каких-то иных миров.
Антарм был убежден в том, что говорил. В его философии никакого другого мира просто не существовало. В его философии не существовало даже богов — и я понимал почему. Зачем создавать Бога в своем воображении, если реальное и идеальное равно доступны не только пониманию, но простому
