противоречишь ли ты сам себе? Я материален, и я мыслю. Ты понимаешь, что я материален, и ты говоришь со мной, значит, улавливаешь мою мысль. Как ты выглядишь? Кто ты? Мужчина? Женщина?»
«Непонятно, — был ответ. — Последняя мысль — хаос».
Пожалуй, вопросы действительно не имели смысла. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного был обособленной мыслью, имевшей собственный разум, и способной развиваться во взаимодействии с другими мыслями, также разумными. На вопрос Аримана «Где эти мысли носились, в чьей голове?» не могло быть ответа, поскольку не существовало ни головы, ни мозга, ни иной материальной сущности, связанной с личностью Вдохновенного-Ищущего-Невозможного.
Ариману показалось удивительным, что озадачены были даже Ормузд с Антармом — эти двое, прожившие жизнь в мире, где материя и дух физически равноправны, должны были быстрее разобраться в сущности сугубо нематериального создания. Но Ормузд не высказывал своего мнения на протяжении всего диалога с Вдохновенным-Ищущим-Невозможного, а Антарм находился в еще большем смятении, чем даже Абрам, для которого нематериальное однозначно связывалось лишь с божественным и было неотделимо от личности Создателя.
«Ты — удивительное существо, — заявил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, — и твой разум необходимо сохранить. Возможно, тебе даже удастся стать личностью в мире. Но твою материальную составляющую, по-видимому, все-таки придется уничтожить. Мне этого не хочется, но таково общее мнение».
«Уничтожить?» — удивился Ариман и оглядел себя: десять человеческих фигур, стоявших на берегу реки. Что значит — уничтожить материю? Ариман не понимал этого, а Ормузд с Антармом, умевшие создавать материальное из духовного и превращать материю в дух, не добавляли понимания. В их мире из идеи дома можно было построить дом, а из идеи дерева создать дерево. Но не существовало закона природы, согласно которому идея человека могла бы уничтожить человека из плоти и крови. Чепуха.
«Уничтожить, — подтвердил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. — И я буду наказан тоже, поскольку общаюсь с тобой уже после того, как решение принято».
Оставалось принять эти слова на веру. Да и спорить было не с кем — чужая мысль исчезла из сознания Аримана, и он подумал: «Мне нужно отойти в тень. Мной должен стать Ормузд».
Ормузд посмотрел Ариману в глаза — впечатление было таким, будто пересеклись два луча: луч света и луч тьмы. И мальчишка по имени Ормузд стал богом света Ормуздом, воплотившись в это естество всеми десятью телами. Он оглядел себя и остался доволен. Он знал, как поступить, чтобы собратья Вдохновенного-Ищущего-Невозможного не смогли причинить ему вреда.
Странно, — подумал он, — что духовным сущностям чуждо понятие зла, причиняемого материальным созданиям. В этом мире наверняка есть разумная идея, воплотившая в себе все зло мира. Как ее называют? Наверное — Материя-Чуждая-Духу. Материя им чужда абсолютно. И ассоциируется с абсолютным злом.
— Пусть твердь вырастет, — сказал себе Ормузд, и десять его тел раскинули руки, запрокинули головы, будто стали одной огромной антенной, сигналы которой были направлены в зенит, чтобы отразиться там в невидимой тверди воздуха и вернуться обратно, став твердью.
Ничего не произошло.
— Да будет так! — сказал Ормузд и понял, что в схватке с духовными потерпел первое поражение.
Вдохновенный-Ищущий-Невозможного был прав, но предупреждение его запоздало: уничтожение материи в мире началось с того, что создать из хаоса новую материю стало невозможно.
— Антарм! — позвал Ормузд. — Я не справляюсь один.
— Ты не один, — отозвалась знакомая мысль. — Мы вместе.
— Ты понимаешь меня, — продолжал Ормузд. — Сейчас ты — моя рука. Ты должен стать мной, иначе не справиться. Не уверен, что мы и вместе сумеем сделать то, что нужно. Тебе легко удавались воплощения идей в прошлой жизни?
— Я знаю свое прошлое, как и ты — по воспоминаниям Аримана, — подумал Антарм. — Надеюсь, что это удавалось мне легко.
Антарм оставил сознание в теле, опустившемся на колени, а Ормузду передал только ту часть себя, которая действительно могла помочь справиться с проблемой.
— Пусть вырастет твердь! — воскликнул Ормузд, но в мире ничто не изменилось.
Нет, изменилось — к худшему. Далекое солнце, стоявшее на полпути от горизонта к зениту, потускнело и съежилось, будто воздушный шар, в котором появилось отверстие.
Ормузд сжался в клубок человеческих тел, соприкоснувшихся плечами, обнявших друг друга, прижавших друг к другу колени. На какое-то мгновение Ормузд (он ли? Скорее, какая-то из его частей — Ариман или Влад) ощутил острое и не вполне понятное ему желание, когда высокая и упругая грудь Даэны коснулась его спины.
— Свет! — воскликнул Ормузд, привлекая все сохраненные в общем сознании силы. Гаснувшее солнце, будто услышав этот призыв, перестало сжиматься, мир застыл в оцепенении, и только тени под ногами почему-то, вопреки всем природным законам, начали двигаться сами по себе, то удлиняясь, то укорачиваясь, то перемещаясь по кругу. Странно было видеть это, но в следующее мгновение еще более странным показалось Ормузду, что солнце, созданный его желанием газовый шар, излучило вместо световой волны не вполне очевидную мысль. Это был вздох, перешедший в тихий стон, а стон оказался попыткой произнести слово — будто человек, приходивший в себя после долгой и, возможно, безнадежной болезни, пытался выразить очень простую мысль, но не мог, не получалось, потому что возвращение к жизни было мучительным и могло не закончиться никогда.
— О-а-о… с-а-э-в-е…
Тени метались под ногами, и Ормузд наконец понял, почему это происходило. Твердь сжималась, сквозь песок проступал мрак, будто капли черной крови. Мрак был пустотой, но казался вязким, ноги — сколько? две? восемь? все двадцать? — погрузились уже по щиколотку в поднимавшееся из мрака отсутствие.
Ормузду казалось, что происходившее предопределено и сопротивление бесполезно — он был один в этом мире, и мир идей поглощал его.
— О-з-а-а… с-э-в-е…
От тверди отвалился кусок — к счастью, довольно далеко от места, где стоял Ормузд — и исчез во мраке, будто ушедшая ко дну корма разбитого судна.
«Вдохновенный-Ищущий-Невозможного!» — воззвал Ормузд, обращаясь к врагу, поскольку в этом мире больше некого было молить о спасении. Часть его сущности, принадлежавшая Чухновскому и Абраму, а отчасти и Ариману, пыталась заставить сознание воззвать совсем к другой сущности, но Ормузд не мог произнести даже мысленно это слово, оно было противно его личному мировосприятию, и он отодвинул три свои части, буквально оторвав руки Аримана от рук Даэны.
«Не мешай!» — приказал Ормузд, и, к счастью, никто из его частей не смог воспрепятствовать этому желанию. Не к Богу нужно было сейчас взывать, не к Свету, отдававшему себя во власть мрака, но единственно к тому, у кого еще можно было найти хоть какое-то понимание.
«Вдохновенный-Ищущий-Невозможного! — думал Ормузд. — Помоги мне остаться собой. Я чужой в твоем мире, но я здесь. Я здесь не для того, чтобы уничтожить дух, обратив его в материю. Обратив в дух меня, вы, разумные, не приобретете ничего, кроме пустой, ниоткуда не взявшейся и, следовательно, никому не нужной идеи. Я здесь, и мы вместе должны понять — для чего»…
Ормузд знал, что Вдохновенный-Ищущий-Невозможного понимает его: мысль наталкивалась на преграду, отражалась и падала опять, и так, подпрыгивая, будто мяч, в конце концов уходила в чье-то неподатливое сознание, а ответ…
Ормузд неожиданно понял и мгновенно восхитился смелости Вдохновенного-Ищущего- Невозможного.
— Э-о-т… с-э-в-е… — выводили солнечные лучи, обращаясь в звук.
Это говорил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. Говорил не мыслью своей, а с помощью материального носителя. Чего он хотел? Показать, что действительно способен на невозможное?
— С-э-в-е-э, — выводило солнце странную руладу, и Ормузду показалось, что это было слово «свет».
