2
Сознание возвращалось к Бергоффу будто отдельными, разрозненными кадрами из старого, давно позабытого фильма. Связанный по рукам и ногам, он стал ворочать во все стороны головой, в которой еще звенело от сокрушительного удара.
В противоположном углу комнаты, так же крепко связанный, лежал секретарь. Увидев, что Бергофф приходит в себя, он не удержался от горестного восклицания:
— О сэр!
— Вы живы? — спросил Бергофф.
— Разве это жизнь, сэр, видеть вас в таком состоянии?
— Так освобождайте же меня.
— Увы, сэр. Я к чему-то привязан.
— Черт возьми, я тоже точно прикован к галере.
Впервые в жизни попав в положение, уравнявшее их, секретарь смутился и не знал, как продолжать разговор, чтобы не уронить чести патрона.
— Я трижды звал Паолу, но она почему-то не идет, — пожаловался Бергофф.
— Я полагаю, сэр, что мисс Паола не придет.
— Что ты мелешь, болван!
— Прошу прощения, сэр, но мне показалось, что она разбила бутылку о… о вашу… Извините меня, сэр, я не рискую договаривать до конца.
В углу послышалось пыхтение, треск веревок, затем в адрес Паолы понесся поток отборных ругательств.
Секретарь скромно молчал, чтобы не прерывать хода мыслей своего хозяина.
— Неужели никто так и не зайдет к нам? — наконец произнес Бергофф.
— Осмелюсь напомнить, сэр, что, согласно вами заведенному порядку, вас запрещено беспокоить.
— Что же, мы так и будем лежать целую неделю?
— Никак нет, сэр. В девятнадцать часов вас освободят.
— Почему именно в девятнадцать?
— На этот час вы вызвали господина Курца, и он…
— О черт! Проклятие этому безмозглому идиоту. Он совершенно не способен нести свои обязанности. А может быть, он придет раньше?
— Не думаю, сэр. Немцы любят точность.
Наступило молчание. Изредка Бергофф справлялся у секретаря о времени, и последний, видя отражение настенных часов в зеркале, почтительно докладывал: «Пятнадцать часов двадцать две минуты, сэр…», а когда он произнес: «Девятнадцать часов», в дверь кто-то осторожно постучал и секретарь ликующим голосом крикнул:
— Да-да, войдите, патрон ожидает вас! Дверь отворилась, через порог переступил Курц и замер с отвисшей челюстью…
Курц перевернул все на острове, но безуспешно: так и осталось тайной, кто послал в эфир радиограмму. Конечно, немец ни на секунду не сомневался в том, что Монти Пирс не догадался и не решился бы ни на этом, ни на том свете сочинить такое, надо отдать справедливость, сильное послание.
Пало подозрение на радиста, но кабатчик Оскар защитил его:
— В ту ночь, о которой вы говорите, парень так напился, что я оставил его ночевать прямо за столом, сэр!
Только после драки Хоутона с Бергоффом и исчезновения журналиста (в то же время скрылась и Паола) Курц точно узнал, чьих рук было дело, а это само по себе значило немало.
Курц поднял на ноги всех своих «мальчиков», но следов Боба и Паолы не нашли. Тогда Дорт распорядился «допросить» Мелони…
Итальянца пытал сам Курц, никому бы на свете не уступивший этого права.
В жизни Мелони настали самые невыносимые часы и минуты. Впечатлительный по натуре, он с детства не переносил физической боли. Сейчас же изобретательный Курц причинял ему такие ужасные муки, что Мелони десятки раз терял сознание. Курц приводил его в чувство и спрашивал:
— Где Хоутон?.. Где Паола?.. Я знаю, что этот пропойца — твой собутыльник!
Острая ненависть к мучителю охватила Мелони. Но что он мог сделать в таком положении? Чем отплатить за свои страдания? Разум подсказывал ему: только упорным молчанием он сможет отомстить ненавистному Курцу, только молчанием! Молчать, чего бы это ни стоило, молчать, чтобы отомстить этому зверю!
И Мелони молчал. Он знал, где Боб и Паола, но молчал. И только одно терзало его измученную душу… Дни и ночи знакомился он с научными богатствами, хранившимися в гаянском сейфе. Понимая, что нельзя сразу объять необъятное, Мелони взялся сперва за «расшифровку» необыкновенного фотоальбома. Как он и предполагал, в сейфе нашлись необходимые материалы.
Свои размышления Мелони записывал в дневник, вначале вчерне, а потом не торопясь перепечатал на машинке: он понимал, что эти страницы должны произвести фурор в мировой науке, и потому взвешивал каждое слово.
И вот теперь его дневник попал в руки Курца и, следовательно, станет достоянием не человечества, а Дорта и Бергоффа… При одной этой мысли Мелони охватывал лютый гнев, но он все же молчал, потому что иного оружия у него не было.
Трудно сказать, какой конец был уготован итальянцу Курцом. В дело вмешался Дорт. Собственно, не вмешался, а попросту приказал Курцу отправить старика в секретную бактериологическую лабораторию. Так очутился Мелони в обширном подземелье острова — страшном гроте Топ-Чанг.
Его везли в открытом катере, выкрашенном в белый цвет. С виду поездка напоминала увеселительную прогулку, но Курц, с сожалением расставаясь со своей жертвой, откровенно объяснил Мелони, что для него настали последние деньки;
Тяжелой ценой расплачивался Мелони за свою хорошую дружбу с Бобом…
Обогнув остров с западной стороны, катер вошел в лагуну с высокими берегами, на которых, подступая к самому обрыву, замер густой тропический лес. Не сбавляя хода, катер направился к берегу, и Мелони скоро увидел в скале большой сводчатый ход, который вел в глубь острова. Яркий прожектор осветил огромную пещеру с подземным озером, образованным водами лагуны.
Справа виднелись постройки, освещенные электрическими огнями. Тишину пещеры зловеще нарушил всплеск воды, расступившейся перед носом катера.
Воздух здесь был чистый и свежий, «припахивающий грозой», как мысленно определил Мелони, впервые осматривая мрачные своды Топ-Чанга.
Когда катер пришвартовался к маленькой пристани у построек, на берегу засуетились несколько человек в матросской одежде и Мелони услышал отрывистые слова команды.
С ним никто не разговаривал, на него не обращали внимания. Чувство покинутости и страха перед неопределенным, но страшным появилось вновь в его груди. Нервы были напряжены до крайности.
Оставшись один в отведенной ему комнате, Мелони содрогнулся от мысли, что он находится в бактериологической лаборатории особого назначения…
В ту минуту, когда он, уставший от дум и тревоги за свою судьбу, прилег на кровать, дверь открылась и на пороге появился сухощавый низкорослый японец в белом халате и больших роговых очках.
— Мистер успел отдохнуть? — спросил он и, не ожидая ответа, продолжал: — Не угодно ли пройти со мной?
Мелони нервно вскочил на ноги и, резким движением запахнув халат, с недоумением посмотрел на японца. И вдруг все завертелось перед взором: стена, дверь в стене и стоящий в двери японец наклонились и полезли куда-то вверх. Пол, уходя из-под ног, круто накренился и с размаху ударил его по лицу.
Через некоторое время Мелони очнулся. Ощутив густую теплую и липкую влагу на своем лице, он с трудом повернулся на бок.
«Вращающаяся комната? Нет, со мной был обморок!» — догадался Мелони и с удивлением увидел, что теперь находится в какой-то цилиндрической камере с окнами, в которые были вставлены толстые стекла,
