Вскоре проект был готов, на толстой голубой папке я красиво вывел заглавие:
Для глобусов приготовил крепкую картонку.
Оставалось продумать план действий. Прежде всего – куда обратиться? Первоначальный мой план – связаться с Объединенными Нациями – я вскоре отклонил: начнутся споры, волокита, а затем положат под сукно. Целесообразнее будет действовать через наше правительство. Что это может быть президент, и только он, в этом у меня не было сомнений.
Ах, по скольку раз в день, особенно по вечерам, лежа ли на диване или меря шагами гостиную, я рисовал себе в воображении, как это произойдет.
… Я приезжаю в Вашингтон, являюсь в секретариат Белого дома, прошу, требую приема у президента. Со мной спорят, убеждают и наконец сообщают, что меня согласен принять вице-президент. Но я упрям как бык. Я смеюсь им в лицо: только президенту, и то с глазу на глаз, согласен я открыть мой план. Они как дети, они не понимают, спорят, но мое вдохновение наконец побеждает.
И вот меня вводят в кабинет главы нашего славного государства. Он очень занят и выглядит усталым, но я сразу замечаю, что он ждет меня с нетерпением: большой стол расчищен, президент сидит и нервно похрустывает скрещенными пальцами рук. Чем-то он напоминает Линкольна! Он усаживает меня напротив и заботливо спрашивает:
– Что привело вас ко мне?
Я с трудом сдерживаю волнение, извлекаю из портфеля папку, ставлю глобусы на стол… Он слушает и, по мере того как мой доклад подходит к концу, бледнеет. Потом встает и обнимает меня.
– Вы – благодетель человечества! – тихо говорит он, и его голос дрожит. Как он похож на великого Линкольна!…
Но вот, очнувшись от грез, я спохватываюсь, меня разбирают сомнения: поверят ли, не примут ли за сумасшедшего? Проклятый скептицизм! Ведь всю историю человек только и действовал во вред себе, не понимая своей пользы!
Я подошел к зеркалу: да, вид у меня необычный, как расширены и блестят глаза! С лица ушла нехорошая одутловатость – вот уж неделя, как я бросил пить; теперь мне это не нужно, потому что теперь я знаю. Это страшная вещь – знать одному то, чего не знают другие!
Я внимательней присматриваюсь к моему двойнику: увы, он такой же коротыш, и костюм у него обыкновенный, как у любого «человека с улицы». Не таким являлись в мир пророки! О, человеческое недомыслие! Вам мало правды, вас нужно еще поразить; колдуны и маги все еще владеют вашим сознанием!…
Последующий день я носился по городу, закупая нужное. Вернулся домой разбитым, меня лихорадило, ноги едва держали. «Это от возбуждения, – успокаивал я себя, – это пройдет».
Весь вечер мешали звонки, но я не подходил к телефону. Мне рисовалась опасность, что кто-то проник в мои планы и пытается им помешать. Я завернул телефон в одеяло и спрятал в комод.
Утром я почувствовал себя прескверно: болела голова, лоб был горяч, непонятные шумы окружили меня. Только после трех чашек кофе я вернул себе способность четко мыслить.
Мешкать было нельзя! На столе лежали портфель и толстая папка, рядом билеты на самолет – он отлетал в четыре. Место в отеле в Вашингтоне я забронировал заранее.
Телефон начал звонить с утра, когда я был в постели, звонил долго и упорно, потом умолк. Нужно было торопиться!
Я извлек из пакета вчерашнюю покупку – длинную черную накидку. Набросив ее на плечи, я подошел к зеркалу и церемонно поклонился бледному загадочному человеку, что застыл за стеклом. Он помедлил и ответил тем же. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
– Это еще не все, – прошептал я и по его мягкой улыбке заключил, что он меня понял.
Я вернулся к столу и вынул из конверта два золотых листа. Это, собственно, были пластиковые листы, но внешне, ни цветом, ни блеском, они не уступали металлу. «Отлично выйдет, – подумал я и достал из стола заготовленную выкройку и ножницы. – Прекрасный рисунок! – продолжал я любоваться на свою работу. – Таких зубцов не было и в короне Людовика Пятнадцатого!» Чуть смазав выкройку клеем, я наложил ее на пластиковый лист, когда снова зазвонил телефон. Я печально улыбнулся: даже сейчас мешают, а ведь это все для них же! Сделал первый надрез… Лист твердый, придется покорпеть… Опять… Нет, это у дверей… Ну и пусть – нет дома, и все!
Что-то неладное творится с ножницами, почему они дрожат? И в глазах рябит. Я представляю себе, как у них вытянутся лица, когда увидят меня завтра!… А вот кто-то стучит, и еще… Главное – не волноваться, не оборачиваться, а не то так и оттяпаешь зубец, и тогда поднимут на смех, потому что как же это – корона и без зубца! Мне и самому становится смешно, я чувствую себя таким добрым и снисходительным, потому что теперь я смотрю на них откуда-то сверху, а с такого верха все кажутся маленькими, как и эти два шарика на столе – вон уж где – в афелии, в самом что ни на есть афелии!
– Дурачки, не дам вам замерзнуть! – ласково ворчу я и щекочу у одного под подбородком. И тут же рука обращается лучом, ярким, горячим, да и весь я в огне, потому что как же иначе, без огня, – замерзнут!
Из последних сил я орудую ножницами, еще один зубец одолел; нужно спешить – самолет отлетает в четыре!… Нет, они не посмеют, никто не посмеет меня задержать!…
– Пустите! – кричу я, стараясь стряхнуть с себя чьи-то холодные как лед руки, но они не отпускают.
– Алекс! – доносится из тумана знакомый голос. – Что с тобой?
Ножницы падают на пол, я оборачиваюсь и вижу Салли. Я знаю, что это мираж, но выхода нет, и я говорю слабо, но строго:
– Ты мне мешаешь, ты видишь – я занят! Она крепче сдавливает мне плечи.
– Ты болен, Алекс!
Этого еще не хватало! Я пытаюсь подняться, но силы покидают меня. И тогда я жалобно лепечу:
