стараетесь сохранить ему жизнь?
Глаза старого доктора блеснули, словно кусочки полированного оникса:
— Зачем? Затем, что это — мой долг. Я восстанавливаю то, что уничтожаете вы! Здесь, — он обвел вокруг себя рукой, — здесь идет такое же сражение, как и в небесах, где вы превращаете друг друга вот в такое… — Он ткнул пальцем в сторону обожженного летчика, в изголовье которого тоже висел меч. — Но я сражаюсь со смертью, а вы — с жизнью. — Он, явно не робея перед офицерами в высоких чинах, окинул их вызывающим взглядом. — Чудес от меня не ждите: увечить и убивать легче, чем спасать и лечить!
Адмирал Фудзита выпрямился, в глазах у него вспыхнул опасный огонек. Но прежде чем он успел заговорить, с койки обожженного Такии донесся пронзительный, протяжный стон — словно флейтист во всю силу своих легких опробовал инструмент, — который царапал нервы, как скрип железа по стеклу, леденя кровь в жилах и бросая людей в озноб.
— Такеда! — приказал Хорикоси, — введи ему сто миллиграмм демерола.
— Господин старший фельдшер… Я только что…
Такии снова, еще громче, застонал, попытался повернуть спеленутую бинтами голову.
— Не пререкаться! Делай, что тебе говорят!
— Есть!
Катая по скулам желваки, санитар взял со столика шприц и выпустил его содержимое в одну из капельниц, укрепленных над кроватью летчика. Стоны почти сразу же стали стихать.
Хорикоси как ни в чем не бывало повернулся к Фудзите:
— С вашего разрешения, господин адмирал… Меня ждут, — он кивнул в сторону длинного ряда тридцати госпитальных коек, двенадцать из которых занимали раненые.
— Работайте, — отвечал тот. — И нам пора заняться делами.
Следом за адмиралом к дверям направились все остальные. Брент, осененный пугающей догадкой, крикнул им вслед как мог громко:
— Арабская эскадра?..
— Мы всадили авианосцу две торпеды ниже ватерлинии, — не останавливаясь, бросил через плечо адмирал, — и арабы убрались.
— Слава Богу, — прошептал Брент, снова откидываясь на подушку. Забытье стало путать его мысли.
Американский лейтенант с поразительной быстротой восстанавливал силы. Хотя ожоги вызывали мучительный зуд, а швы неприятно стягивали тело, он проснулся наутро бодрым и без головной боли. У койки стояли Хорикоси, Такеда и еще несколько санитаров, прилаживавших над его правой, обожженной горящим бензином ногой маленькую ожоговую «люльку».
— Прекрасно… Капиллярное наполнение просто прекрасное… — бормотал старый фельдшер, откидывая простыню и осматривая ожог.
— Да? А как там с «правилом девяток»? — весело спросил Брент.
От улыбки все морщины на лице Хорикоси пришли в движение.
— Схватываете на лету, мистер Росс! Одна нога — девять процентов, — он склонился ниже и потыкал в ожог иголочкой из нержавеющей стали. Брент только моргнул, но не застонал. — Так… Формируются пузыри и струпы… Пострадал только эпидермис… Поверхностный ожог… — бормотал фельдшер, не оборачиваясь.
— А что это значит? — осведомился Брент.
— А значит это, что у вас, лейтенант, ожоги второй степени, обширные, но поверхностные. Затронь они ткани поглубже, была бы третья степень. — Он полуобернулся к санитару: — Продолжай делать солевые ванночки комнатной температуры.
— Скажите, доктор, что известно о Розенкранце? И об арабской эскадре? — неожиданно спросил Брент.
— Ничего мне не известно. Убийства не по моей части. Их спрашивайте, — Хорикоси показал в ту сторону, где находилась флагманская рубка.
— Вливания? — держа наготове пюпитр с наколотым на него листом бумаги, спросил Такеда.
— Продолжай давать пятипроцентный раствор декстрозы и раствор Паркленда. Пусть получает как можно больше жидкости — пьет, пока из ушей не польется! И следи за количеством мочи. Если его сосуды достаточно хорошо удерживают коллоиды, мы сможем вымывать всю дрянь мочегонными и уже завтра утром снять капельницу.
— Я вас не понимаю, доктор, — ошеломленно сказал Брент. — Как это вам ничего не известно об арабах?
— Да вот так! Неизвестно — и все! — Хорикоси гневно распрямился. — Вот утка, лейтенант! Ваша задача — регулярно заполнять ее доверху, и тогда мы вынем у вас из вены эту иголку. Понятно? Пить и писать, пить и писать, остальное вас не касается!
Еще год назад, когда Брент впервые познакомился со старшим фельдшером Хрикоси, тот поразил его. Он принадлежал к числу «коренных» моряков «Йонаги» и пришел на корабль в 1938 году, став санитаром. Во время сорока двух лет ледового плена, когда все пять судовых врачей один за другим переселились в лучший мир, Хорикоси обнаружил редкостные дарования клинициста и искуснейшего хирурга и постепенно стал брать медсанчасть авианосца в свои руки. Когда же в 1967 году умер последний врач, адмирал, глубоко презиравший медицину и медиков, которых он иначе как «шарлатанами и коновалами» не звал, проникся к фельдшеру доверием, вручил ему бразды правления, приказав подобрать себе помощников из числа самых толковых и старательных санитаров. Адмирал знал, что премудрости врачебной науки постигаются не по учебникам и руководствам, а в ежедневной практике, передаются от мастера — подмастерью, и без колебаний назначил фельдшера начальником МСЧ.
Хорикоси чувствовал себя в судовом лазарете полновластным хозяином и относился к надменным офицерам без того раболепия, которое предписывали уставы и традиции императорского флота. Даже когда в его владениях появлялся сам адмирал Фудзита, фельдшер был с ним почтителен без заискивания и вежлив без подобострастия. Он знал себе цену и был уверен в себе, — может быть, этим объяснялась его независимость, граничащая с высокомерием. Он наотрез отказался пройти аттестацию на получение офицерского звания, сказав Фудзите, что не ему, темному и необразованному крестьянскому сыну, носить золотые нашивки.
Когда «Седьмой авианосец» вошел в Токийский залив, командование Сил самообороны тут же предложило укомплектовать МСЧ дипломированными военными врачами, но адмирал, к полному восторгу Хорикоси, отказался от этого. В судовую роль было внесено лишь несколько юных санитаров, которых четверо ветеранов с ходу принялись школить и жучить. Сам Хорикоси внимательнейшим образом штудировал медицинскую литературу, заказывал самые последние новинки оборудования и фармацевтики. Благодаря его усилиям МСЧ авианосца превратилась в первоклассное лечебное учреждение, не уступавшее лучшим клиникам мира. Вскоре начались тяжелые бои с террористами, и койки лазарета заполнялись моряками со всеми видами увечий и ран. Многие погибали — в том числе совсем молодые, — и у надменно поджатых губ Хорикоси появились горькие складки.
— Да! Такеда! — сказал он. — Проследи, чтобы он съедал не меньше тридцати яиц в день.
— Куда мне столько? Я же кукарекать начну! — возразил было Брент.
— Организму нужен полноценный белок. Если не хочешь лейтенант, попасть в суп, — подмигнул Хорикоси, — ешь яйца!
— Какой еще суп? — спросил Брент, подозревая подвох.
— А то ты не знаешь, что делают с петушками, которые только кукарекают, а кур не топчут? Белок, лейтенант, натуральный протеин, и курочки будут тобой довольны, как и раньше.
С кровати Такии опять донесся стон. Со всех лиц исчезли улыбки, и госпитальная палата словно погрузилась в вязкую ледяную жижу, от которой всех пробрал озноб. Хорикоси и Такеда торопливо подошли к обожженному летчику и сдернули простыню, закрывавшую «люльку».
— Может быть, увеличить дозу, господин старший фельдшер? — спросил Такеда. — У него, наверно, повысился порог привыкания.
— Да нет, — покачал головой Хорикоси. — Оставим прежнюю дозу демерола, но сначала я его
