ярости.
— Я не бродячая собака, не тупой феллах! Я — слуга Магомета. Мои предки вышли с Аравийского полуострова, они были хранителями священных храмов Мекки! Да, в моей деревне ничего этого нет, но кто нас туда загнал? Вы в сорок восьмом отняли наши земли, захватили священную столицу Палестины — Иерусалим!
— Глупости!
Потрясая кулаками, араб выкрикнул древнеримское проклятие, усвоенное его предками:
— Да сгинет Иудея! Да будут прокляты враги Аллаха и рода человеческого! Аллах Акбар! Вы подделали священные письмена! Авраам был не иудей, а мусульманин. Вы отвергаете Иисуса, а его послали на Землю мусульмане и спас Аллах, чтобы он стал его пророком. Вы поубивали всех пророков! Вы — гнусные черви, которые не имеют права называться народом. Тора — сущее беззаконие, нарушение заветов Аллаха! Магомет наложил на вас вечное проклятие! Ислам есть высшая, истинная вера. Правда Корана восторжествует над неверными! — Он обвел глазами аудиторию и поднял руку, словно мулла, раздающий благословение. — Во имя Аллаха, великодушного и милосердного, мы всегда будем бороться с лживыми верованиями и заблудшими народами, ибо только Аллах учит чистоте помыслов и святости цели.
Японцы и американцы изумленно переглядывались. Никто не ожидал такой проповеди от убогого араба.
А Бернштейну его речи, казалось, доставили истинное удовольствие. Должно быть, он из чисто спортивного интереса втянул пленного в дискуссию.
— У израильтян есть поговорка: «Одно слово мудреца стоит сотни слов дурака». Вы родились в Бир- Нахелле, потому что в мае сорок восьмого года арабские государства совместно выступили против нас. Именно их армии согнали с мест полмиллиона несчастных феллахов. Вас принесли в жертву королю Иордании Абдулле и его Арабскому легиону. Теперь число таких, как вы, увеличилось до двух миллионов. Вы гневаетесь на ООН, на Израиль, а тем временем ваши мухтары и эфенди обкрадывают вас. Вы заритесь на территории, поднятые нами из руин, на земли, которые из века в век топтали ваши козы, а вы и капли пота над ними не пролили… Да никогда, — он постучал по столу, — слышите, никогда вам их не получить!
— Ханаан — арабская земля. Осия выкрал ее для иудеев.
— Ничего подобного. Даже в средние века, в зените своей силы и славы, арабы селились в Мекке, Багдаде, Каире и Кордове. И никогда — в Иерусалиме, который вам угодно именовать Ханааном. Почему за четыреста лет турецкого владычества арабы не предприняли ни одной попытки отвоевать его? Да потому, что ни ваша вера, ни ваше происхождение не были с ним связаны. А нынешние ваши претензии насквозь лживы.
— Ну довольно, — вмешался Фудзита и приказал охранникам: — Отведите пса обратно в конуру.
— Старый феллах! — вскипел Абу эль-Сахди. — Червяк, вскормленный верблюжьей мочой вместо молока!
Узкие глаза Фудзиты сверкнули, он тихо пригрозил:
— Я ведь могу и язык отрезать.
Араб и бровью не повел.
Брент ожидал, что охранники и этого вздуют, но сигнала от Фудзиты не последовало. Он молчал, глядя на пленного, а тот не мог отвести глаз от лица Бернштейна. Наверно, старому адмиралу понравилась убежденность араба — во всяком случае, он такого не ожидал. А Брент, наблюдая поединок Абу и Бернштейна, чувствовал, как вокруг него сгущаются ядовитые пары ненависти, и все больше убеждался, что этому нет и не будет конца.
…Офицеры стали расходиться: Реджинальд Уильямс и Джон Файт — в лазарет, Мацухара, Ивата и Каи — в аэропорт, старший помощник Митаке Араи и секретарь Хакусеки Кацубе — в каюту адмирала, главный механик Йосида — в машинное отделение, командир артчасти Нобомицу Ацуми — в док, где разгружали привезенные 25-миллиметровые орудия. Бренту не терпелось обследовать БИП и оборудование связи. Однако на офицерской палубе его задержал контр-адмирал Уайтхед.
— Есть минутка, Брент? Мне надо с тобой поговорить.
Он кивнул на дверь каюты, где прежде жил адмирал Марк Аллен. Тон был вежливый, но твердый, даже властный. И лейтенанту ничего не оставалось, как подчиниться.
Адмиральская каюта гораздо просторней и комфортабельней его собственной. Кроме широкой койки с ночным светильником, в одном углу обитый кожей стул, в другом столик с пишущей машинкой. Справа открыта дверь в кабину душа с огромным зеркалом. Центр занимает внушительный стол с четырьмя стульями. Здесь можно устраивать небольшие совещания. Уайтхед открыл оба иллюминатора и впустил в каюту солнце и свежий воздух. Вместе с ними вливались шумы ремонтного дока. Брент, получив приглашение хозяина, уселся за стол; Уайтхед устроился напротив.
— Что-нибудь выпьешь? — Он указал на бар, привинченный к переборке.
— Нет, сэр, спасибо. Так рано не пью.
— Я тоже.
Контр-адмирал поздравил его с успешно выполненным заданием и заговорил о близкой дружбе с Порохом Россом. Потом они помянули добрым словом покойного Аллена.
— Один я остался из нашей неразлучной троицы! — вздохнул пожилой офицер. — Как тебе известно, мы вместе служили здесь во время правления… мм… командования Макартура. И вместе работали над историей американских военно-морских операций. Наша группа собрала и систематизировала все материалы, а Морисон поставил только свое имя на всех пятнадцати томах. Но в каком-то смысле это был пик нашей карьеры.
— Вы ведь, кажется, в восемьдесят первом вышли в отставку?
— Да, Брент. Но в восемьдесят седьмом меня отозвали, когда разразился мировой нефтяной кризис. Начальник штаба сказал, что ВМР буквально задыхается без людей. Я говорил им, что старый боевой конь не в силах разобраться в компьютерных шифрах. Но меня послали на срочные курсы — и вот я здесь. — Он нервно забарабанил пальцами по столу, добавив новый звук к гулу вентиляторов и грохоту ремонтного дока.
Брент понял, что старик чем-то взволнован, но расспрашивать не стал: пускай сам выскажется.
— Видишь ли, мой мальчик, у меня к тебе вопрос личного свойства… деликатный, что называется. И ты вправе отказаться обсуждать со мной тему, не имеющую никакого отношения к войне.
На лице столь же дорогом ему, как черты покойного Марка Аллена и как воспоминания об отце, написана нешуточная озабоченность.
— Сэр, я готов обсудить с вами любую тему.
— Ты… говорят, хорошо знаком с агентом ЦРУ Дэйл Макинтайр?
Брент на миг растерялся, но взял себя в руки и молча кивнул.
— Мы были довольно близки… особенно в Нью-Йорке.
Старик потряс головой; седая прядь упала ему на лоб. Но он раздраженным жестом поправил ее.
— Мы знаем.
— Кто это — мы?
— Разве непонятно, Брент?
— Иными словами, ВМР неусыпно следит за мной!
Избегая его пристального взгляда, Уайтхед уставился на копию известной картины: крейсер «Лос- Анджелес» упрямо режет волну.
— Не только ВМР. ФБР и ЦРУ тоже.
Брент почувствовал, как вверх по шее поднялась горячая волна и обожгла щеки.
— Надо же, какая милая компания! Может, в квартире Дэйл установлены прослушивающая аппаратура и скрытые камеры?
— Твой сарказм неуместен, Брент. — Контр-адмирал наклонился к молодому человеку. — Вы оба участвуете в операциях особой важности и секретности. Кеннет Розенкранц и Вольфганг Ватц специально приезжали в Нью-Йорк, чтобы встретиться с тобой и адмиралом Алленом.
— Да, сэр, я прекрасно помню нашу стычку у здания ООН.
— Разумеется, мы за вами следили. И тебя, и ее могли похитить, взять заложниками. Или просто устроить засаду и убить.
