и украшенных драгоценными камнями гребней в сложную и замысловатую прическу, красиво оттеняли затканное золотыми ирисами пурпурное кимоно из тонкого шелка, перехваченное в тонкой талии, плавно расширявшейся к бедрам, красно-серебряным поясом — оби. Черты живого и умного лица были удивительно тонки и правильны.
— Добро пожаловать, Йоси-сан, — сказала она, протягивая руку летчику.
— Вы сегодня прекрасней, чем когда-либо, Кимио-сан, это кимоно вам очень к лицу.
— Благодарю вас, Йоси-сан, вы очень любезны. — Затем она подала руку лейтенанту, и тому показалось, что он прикоснулся к теплому бархату. — Здравствуйте, Брент-сан, рада вас видеть в своем скромном жилище.
— Спасибо, Кимио-сан.
Офицеры, сняв башмаки, надели домашние туфли и вошли в гостиную или, как называли ее японцы, «комнату на пятнадцать циновок», отделанную панелями из кипариса и кедра, пригнанными без единого гвоздя и блестевших от многолетней усердной полировки. Там стоял низкий стол, четыре табурета — забутона, а пол был устлан татами, сплетенными из светлой отборной соломы. В нише помещался маленький столик вишневого дерева, а на нем в старинной вазе стояли искусно подобранные жасмины и хризантемы. На стене висели рисунок тушью — пейзаж работы старого мастера Сессю — и свиток с иероглифами. Брент огляделся по сторонам в поисках четвертого сотрапезника.
— Маюми в саду, срезает цветы, — улыбнувшись нетерпению американца, сказала хозяйка и повела их к двери в задней части комнаты.
Отодвинув бумажную дверь-перегородку, она втроем вышли в сад. Брент не видел его в прошлый раз и теперь был поражен его сказочной красотой. Стояло полное безветрие, уже опускался вечер, и свет лился в сад, не давая теней и подчеркивая яркость цвета. Бренту казалось, что он оказался на прелестной опушке дремучего леса, где деревья и камни колдовским образом соединены и одухотворены. Изящный каменный мостик с каменными светильниками был перекинут через гладь маленького пруда, искусно вписанного в гряду поросших кустарником валунов.
За мостом мелькнуло какое-то яркое пятно, и Брент увидел девушку. У него перехватило дыхание, когда Маюми, держа в руках полдюжины золотых хризантем, стала приближаться к ним. Она ослепила его. На девушке было нарядное голубое кимоно с вышитыми на нем птицами. Ее спускавшиеся на плечи волосы казались шапочкой из блестящего черного шелка, сверкавшего как отполированный агат, и отражали зажегшиеся на небе звезды. Восточная кровь придавала нежно золотящейся коже оттенок старинной слоновой кости, и окраска хризантем казалась рядом с ним банальной и грубой. Голова венчала длинную стройную шею, а густые брови над широко раскрытыми глазами пленительно противоречили изящным чертам чуть кукольного личика, свидетельствуя о сильном характере. А таких губ, как у нее, Бренту еще не доводилось видеть — они напомнили ему лепестки орхидеи перед первым весенним дождем. Он понял, что это существо в своей девической невинности пока даже не подозревает, какая сокрушительная сила таится в ее красоте. Ласточка, подумал он, ласточка, готовящаяся вспорхнуть.
— Познакомьтесь, Брент-сан: моя племянница Маюми, она из Каназавы, — сказала Кимио. — Учится в Токийском университете.
Эти обыденные слова обрели для Брента совсем особый смысл, когда он увидел, как, подобно черным бриллиантам, сверкнули глаза Маюми. Она склонилась перед ним в традиционном поклоне, в котором, однако, кроме приветливости и уважения, не чувствовалось столь обычного для японок выражения смиренной покорности. Когда же она выпрямилась, протянула ему руку и сказала: «Очень рада видеть вас, лейтенант», в мягком голосе ее прозвучала затаенная и готовая пробиться на поверхность жизнерадостность. И глаза глядели на него в упор, а не опускались долу, как требовали того неписаные правила японского этикета. Она застенчива и ранима, но с характером, подумал Брент, на лишнюю долю секунды задерживая в своей ладони ее мягкую и теплую ручку. Совсем не пугливая голубка.
Кимио предложила чаю, и Мацухара с Брентом сели к низкому столу: подполковник, как самый старший по возрасту гость, — на почетном месте, спиной к нише, где стояла ваза с хризантемами.
Пока женщины на кухне готовили все необходимое для чаепития, Йоси сказал:
— Знаешь, Брент, для нас чайная церемония — почти священнодействие, один из буддийских ритуалов.
— Вот как?
— Да. А для самурая… — он с улыбкой поправился: — Для самураев она особо важна.
— Почитатели Нитирена, наверно, не одобрили бы ее.
— Да уж! — рассмеялся Йоси. — Последователи дзэн ищут просветления — мы называем его словом «сатори», — пытаясь постичь свою собственную природу, ухватить самую ее суть, а для этого тело и дух должны быть едины.
— Хочешь сказать, что чай способствует этому единению?
Йоси снова расхохотался:
— Боюсь, что нет. Ни чай и ничто иное, кроме медитации. Но еще в древности буддийские монахи обнаружили, что чай проясняет разум, помогает сосредоточиться и обостряет ощущения.
Послышались легкие шаги по дубовому полу, и Кимио сказала:
— Не забудьте, Брент-сан, что учение Будды гласит: путь к просветлению состоит из бесконечной череды «теперь», и каждое «теперь» не менее важно, чем конечная цель пути.
— А теперь настало время для чайного «теперь»! — воскликнул Йоси, и хозяйки учтиво улыбнулись его шутке.
— «Хага-куре» тоже учит этому, — глубокомысленно заметил Брент, пока Кимио и Маюми ставили ярко расписанные керамические чашки и черную лакированную коробку.
— Вы мудры не по годам, — заметила хозяйка.
— Школа адмирала Фудзиты, — со смехом объяснил ей Йоси.
Медленными плавными движениями Кимио открыла лакированную коробочку и маленькой бамбуковой ложечкой насыпала в каждую чашку зеленый чай. Затем Маюми наполнила их кипятком и размешала.
— Жидкий янтарь, — сказала она вполголоса, подавая Бренту его чашку.
Брент кивнул и, как требуют правила японского хорошего тона, повернул чашку рисунком к ней.
— Вы слышали, — взволнованно сказала Кимио, — два сбитых самолета упали прямо на жилые дома в квартале Гинзы… Множество жертв.
— Слышали, — ответил Йоси. — Еще бы мне не слышать, если одного я сам и сбил.
— И по этому поводу были демонстрации протеста.
— И это мы знаем, — летчик показал на Брента. — Одному из демонстрантов наш лейтенант сломал челюсть.
— Какой ужас… — проговорила Маюми.
Тщетно стараясь сдержать вскипевшее негодование, Брент сказал ей:
— У меня не было ни выбора, ни выхода. Он первым полез ко мне. Прошу вас не думать, будто я только и делаю, что крушу челюсти направо и налево.
— Поверьте, лейтенант, я вовсе не хотела вас задеть… — вспыхнула Маюми: она и вправду оказалась очень ранима.
Брент попытался заглянуть ей в глаза, но она закрыла лицо руками. В эту минуту она показалась ему птицей-подранком.
Он едва сумел подавить в себе внезапное желание отвести ее ладони от горящих щек, обнять ее и утешить. Но он сказал всего лишь:
— Не сомневаюсь, Маюми.
— Говорят, эти пикеты организовала «Японская Красная Армия», — пояснил Мацухара.
— Смутьяны, — гневно произнесла Кимио. — Сегодня они устраивают беспорядки, а завтра пойдут убивать.
— Но ведь конституция дает право на митинги и шествия, — с еще неостывшей обидой сказала Маюми.
— Мирные. Мирные шествия, — подчеркнул Брент.
— Япония с вами, император с вами, не обращайте внимания на этих гороцуки… — Спохватившись, Кимио повернулась к американцу: — Простите, Брент, я хотела сказать: не судите о нас по выходкам этого
