сказал о нем: 'Шутки его самые низкие и отвратительные; он даже и для черни не забавен, а людям здравомыслящим и честным нестерпим; нельзя снести его надменности, и добрые люди ненавидят его злость!' После этого, кажется, нам грешным можно иногда и всуе даже употреблять имя Аристофана. Далее: в одной комедии своей [он] (название спроси у Преображенского моста, я запомнил) он именно о смеивает греческих трагиков в шутках самых плоских и низких, и вот почему Вольтер говорил о нем: 'Ce poиte comique, qui n'est ni comique ni poиte, n'aurait pas йtй admis parmis nous а donner ses farces а la foire de St. Laurent'. Скажи по совести, не мог ли бы Вольтер сказать того же о герое г-на N. N., и следственно нам грешным не простительно ли иногда смешивать понятия о Аристофане с судом над героем г-на N. N. Это вс могло бы раскормить немного Сына Отечества, но я не хочу, чтобы не только Москва, но и Варшава разгорелась от сальной свечки, а потому, погасив свой огарок, желаю тебе доброй ночи, обнявши наперед от всего сердца и поблагодарив за Лидиньку. Присылай еще что есть.
<А. И. Тургеневу:>
Пятница. 20. Сей час получил твою грамоточку от, бог весть, которого числа. Что скажешь ты, что скажите Вы о французских делах? Бери, чорт его бери; но плохо то, что вс обрывается на свободу. Уже подали три проэкта законов, из коих два подкапываются под самое здание общественных вольностей, угрожая свободе личной и свободе мысли. Заварится каша. Опять заведутся Конгресы, эти кузницы оков народных: цари станут на стороже, народы потерпят, да и выдут из терпения: а нам вс не легче будет. Власть любит generализировать и там, где идет дело о мере частной, принимать меры общие. Вот и мое Прадтовское пророчество. Я о Франции плачу, как о родной. Ей, все друзья свободы, вверили надежды свои в рост: боже сохрани, от второго банкрутства. Если и тут опытность не была в прок, то где же искать государственной мудрости на земле? Куда девать упования свои на преобразование России? Теперь у нас ни калачом не выманить конституции в России: разве придется отъискивать ее собаками? Какие получаете Вы французские листы? В l'Indйpendant, который посылается Вельяшеву - la chaussйe, вс это дело и последствия рассказаны хорошо. Что говорит об этом Капо, и как принято было известие двором? - Мой немец не Якоби, а Якоб, в Петербурге не был и выписан сюда из Германии в профессоры греческого языка. С ним читать приятно, он человек молодый. Отъискал ли ты мое тряпье во 2-м Благонамеренном? Этот народ не умеет никак продавать товар лицом. Как можно разом бухнуть вс в одну книжку? и на мою долю всегда падают опечатки. Что сделал ты с моими тремя последними баснями? Ты, кажется, хотел их отдать Измайлову. Неужели и на них наложил Яценко лапу? Пуще всего Библию и перевод Евангелия!!! (12) А затем простипрощай. Если встретишь Меньщикова, скажи ему, что ответ его ожидается с нетерпением. Что делает Жуковский? Что ты заупрямился и не отвечаешь мне на вопрос: едут ли они в Берлин, и будет ли он проводником?
Братьям мой сердечный поклон.
Поручи дружбе любезного почт-директора два мои письма в Москву и поблагодари за строки, при доставлении письма от брата. Книги пришлю. Если на Сына не подписался, то не нужно.
Библию и Евангелие русское пуще всего.
Вот Сыну.
Пусть остряков союзных тупость
Готовит на меня свой нож:
Против меня глупцы! так что ж?
Да за меня их глупость.
12. П. А. Вяземскому. 28 марта 1820 г. Петербург. (Отрывок)
Deux grands auteurs, les hйros du Parnasse Sont par le monde et choyйs et chйris. En vain leur Muse et dйtonne et grimace, Des Visigoths ils sont les favoris. Certain Quidam distinguant leurs йcrits De ces Messieurs nous dйsigne la place. L'un est, dit-il, le chantre du Midi, L'autre du Nord. Touchez lа. C'est bien dit: Tant l'un est sec! et tant l'autre est de glace!
Поэма моя на исходе - думаю кончить (13) последнюю песнь на этих днях. Она мне надоела - потому и не присылаю тебе отрывков.
Св.<ерчок> Пушкин. 1820 28 март.
13. П. А. Вяземскому. Около (не позднее) 21 апреля 1820 г. Петербург.
Я читал моему Преображенскому приятелю - несколько строк, тобою мне написанных в письме к Тургеневу, и поздравил его с счастливым испражнением пиров Гомеровых. Он отвечал, что <-----> твое, а не его. Желательно, чтоб дело на этом остановилось - он кажется боится твоей сатирической палицы; твои первые четыре стиха на счет его в послании к Дмитриеву - прекрасны; остальные, нужные для пояснения личности, слабы и холодны - и, дружба в сторону, Катенин стоит чего-нибудь получше и позлее. Он опоздал родиться - и своим характером и образом мыслей, весь принадлежит 18 столетию. В нем (14) та же авторская спесь, те же литературные сплетни и интриги, как и в прославленном веке философии. Тогда ссора Фрерона и Вольтера занимала Европу, но теперь этим не удивишь; что ни говори, век наш не век поэтов - жалеть кажется нечего - а вс -таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее - скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо. - И то хорошо. Покаместь присылай нам своих стихов; они пленительны и оживительны - Первый снег прелесть; Уныние - прелестнее. Читал ли ты последние произведения Жуковского, в бозе почивающего? слышал ты его Голос с того света - и что ты об нем думаешь? Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу. Поэму свою я кончил. И только последний, т. е. окончательный, (15) стих ее принес мне истинное удовольствие. Ты прочтешь отрывки [ее] в журналах, а получишь ее уже напечатанную - она так мне надоела, что не могу решиться переписывать ее клочками для тебя. - Письмо мое скучно, потому что с тех пор, как я сделался историческим лицом для сплетниц С<анк>т Петербурга, я глупею и старею не неделями, а часами. Прости. Отвечай мне - пожалуйста - я очень рад, что придрался к переписке.
Пушкин.
14. П. А. Вяземский - Пушкину. 30 апреля 1820 г. Варшава.
30-го маия. (16)
Я очень рад, что тебе вздумалось написать ко мне: у меня есть до тебя дело. Сделай одолжение, высылай тот час по напечатании твою поэму и скажи мне, в каких местах подражал ты и кому. Я хочу придраться к тебе и сказать кое-что о поэзии, о нашей словесности, о писателях, читателях и прочее. Не забудь моей просьбы. Впрочем я очень жалею, что ты в письме своем мало говоришь о себе, а много о Катенине. Его ответ не удобопонятен: как быть моему <-----> его испражнением? разве я ему в штаны <------>? Ты знаешь ли заклад Фокса. Он приятелю велел на себя <-------> и приходит в беседу; все от вонючего убегают и говорят, что он <--------->: заводят споры; бьются об заклад, Фокса раздевают, и противники хватаются за выложенные гвинеи. Извините, возражает Фокс, вот, кто мне <------>, указывая на приятеля, и есть свидетели. - Но я о Катенине ни с кем не спорил и <-----> свое держу про себя. Вот начало письма весьма <-------->; но,
Благочестивых слов в душе признавши цену, Я каждому его смиренно отдаю.
Далее следую за твоим письмом, и то не о золоте приходится говорить: о стихах моих. Если ты непременно хочешь, чтобы стихи мои в послании к Дмитриеву метили на Катенина, то буде воля твоя; но признайся, что я не слыхал, чтобы он когда-нибудь унижал достоинства Державина или хотел пускаться писать басни: следственно на его долю выпадает один стих о Людмиле; жалею, что он не достойным образом разит - извини мне выражение - нахальство входить в рукопашный бой с Жуковским на поприще, ознаменованном блистательными его успехами. Тут уже идет не о личности, а о нравственном безобразии такого поступка; ибо не признавать превосходства Жуковского в урожае нынешних поэтов значит быть ослепленным завистью: здесь слепота глупости подозреваться не может. Еще окончательное слово: стихотворческого дарования, не говорю уже о поэтическом, в Катенине не признаю никакого; с Шаховским можно еще быть зуб за зуб: бой ровнее: он род удельного князя, который также при случае может напасть в расплох, и отразить его приносит некоторую честь. Каков он ни есть, а вс в наше время единственный комик. Бог душу мою видит; спроси у него, и он скажет, что ни за какие лица, а еще менее того за мою харю вступаться не буду; но, как есть честь, истинна, есть так же и изящность, которой должно служить верою и правдою и потому, где и как можно, изобличать тех, которые оскорбляют представителей ее. - Ну полно ли? уговор лучше денег: если ответ твой на мой ответ будет ответом на мой ответ, то не иметь тебе от меня ни ответа, ни привета. Я так отстал от русской словесности, то есть от ее житья-бытья, что дурные стихи меня уже не бесят; сохранил одно чувство сладострастия при чтении хороших. Сам пишу стихи полусонный и махинально: читать их здесь не кому, а ты сам ремесленник и знаешь, что следственно первейшего и главнейшего удовольствия я не имею; а стоять на ряду с к.<нязем> Цертелевым в Сыне Отечества под клеймом: Варшава, чести и прибыли большой нет.
Пиши ко мне о себе; о радостях и неудовольствиях своих, надеждах и предположениях. Пока у нас не будет журнала с нравственною и политическою целию, писать весело нельзя. Мы все переливаем из пустого в порожнее и играем в слова, как в бирюлки. Прости, мой искусный Бирюлкин. Обнимаю тебя от всего сердца.
15. H. И. Гнедичу. 17-19 апреля или 29 апреля - 4 мая 1820 г. Петербург.
Чедаев хотел меня видеть непременно - и просил отца прислать меня к нему как можно скорее... по счастию - тут и
